— Да, это несомненно. Но что с ними, неизвестно. Будем ждать…
Только успел командир дивизиона сказать это, как открылась пальба в западной стороне, где находился наш дозор.
— Дженчураев, берите своих людей и выясните, в. чем дело, — приказал командир дивизиона.
Я с одним отделением прибыл к дозору. При лунном свете хорошо была видна фигура человека, бежавшего в нашу сторону и отстреливавшегося на ходу.
— Стой, в кого стреляешь? — крикнул я ему.
— Товарищ командир, басмачи наступают. Вон там! — Он указал на кусты чия.
— Я там никого не вижу!
— Как не видите! Вон они! Вон!
— Эх ты! Это же кусты чия качаются от ветра.
Не веря, он протер руками глаза, стал внимательно всматриваться, а потом виновато сказал:
— Товарищ командир, честно признаюсь. Я лежал и вел наблюдение. Неожиданно вздремнул, но тут же проснулся. Вдруг мне показались наступающие басмачи. Я вскочил и начал стрелять.
— У страха, говорят, глаза велики, — сердито сказал я.
Опустив голову, он тихо произнес:
— Виноват, товарищ командир!
После этого, как только встречались кусты чия на пути, его друзья не давали бойцу покоя:
— Огонь, Бурков! Басмачи наступают!
Он на них не сердился. Смеялся вместе с ними и говорил:
— Критика исправляет человека.
Выставив новое боевое охранение, я направился в санпункт. Встретившийся фельдшер Ватолин сказал, что Фетисов умер.
С тяжелым чувством подошел я к юрте, в которой размещался санпункт. Навстречу мне вышел начальник окружного отдела ГПУ Калашников. Он прошел мимо, вытирая глаза платочком.
Я вошел в юрту. Покойник лежал на разостланном на земле сером красноармейском одеяле. У изголовья горела маленькая керосиновая лампа без стекла, поставленная на коробки из-под пулеметных дисков. Лицо Фетисова было закрыто белой простыней.
Я приоткрыл полотно: щеки и подбородок его обросли густой бородой. Мне показалось, что он не умер, а спит глубоким спокойным сном.
Невольно вспомнились мне его рассказы о гражданской войне, о трудных походах, о разгроме контрреволюции. Да, он был простым, скромным, душевным товарищем. Я закрыл его лицо и сказал;
— Прощай, дорогой товарищ!
Его похоронили этой же ночью в северной стороне от мазара, метрах в двадцати от него.
О смерти Фетисова узнали все бойцы. Стиснув зубы, крепко сжав винтовки, они поклялись отомстить врагу за погибших товарищей…
В том же году в память о погибшем в боях с врагами советского народа чекисте Фетисове одна из улиц города Гурьева названа его именем.
Была уже полночь. Западный ветер утих, и наступила мертвая тишина, изредка нарушаемая беспокойной возней баранов и фырканьем коней.
Бойцы, сидя в окопах, переговаривались шепотом:
— Скоро наступит утро. Опять начнется пекло и штурм басмач ей.
Младшие командиры с суровыми лицами проверяли наличие боеприпасов, оружия, запасов воды во флягах и в какой уже раз предупреждали беречь каждый патрон…
И вдруг в мертвой тишине грянуло несколько выстрелов. Стреляли в северной стороне.
Мы все насторожились.
"Наверное, наши разведчики?" — была общая мысль, ибо мы ждали их с минуты на минуту.
Ясно слышались отдельные слова:
— Лови, лови, убей!
Послышался шум, зацокали копыта.
Наши пулеметчики, находившиеся на холме, заметили большую группу басмачей, преследовавших одинокого всадника. Они открыли по ним огонь.
Бандиты рассеялись. В один миг всадник карьерой проскочил меж двух холмов и очутился возле нашей автомашины. Это был боец Цитович, уходивший в разведку вместе с Захаровым и Малаховым.
Когда мы подошли к нему, он с трудом слез с коня. Лицо у него было землистое, из потрескавшихся губ сочилась кровь, гимнастерка от пота казалась черной. За день он изменился неузнаваемо.
Его окружили командиры. Он обвел всех бессмысленным взглядом и хрипло произнес:
— П-и-и-ть… во-ды…
Фельдшер Ватолин торопливо протянул ему флягу. Тот без передышки опорожнил ее и глубоко вздохнул.
Его конь, широко раздувая ноздри, стоял покачиваясь и весь дрожа. Из простреленного уха сочилась кровь. Почуяв воду, он жалобно заржал и потянулся к Ватолину.
— Молодец, коняга, все-таки вынес хозяина. И напоим, и накормим тебя, как положено. Только после.
Цитович, успокоившись и придя в себя, глянул на командира дивизиона:
— Разрешите доложить?
— Садитесь и рассказывайте.
Цитович сел на большой кочке и, положив винтовку на колени, медленно начал свой рассказ: