Юрий Бахурин
Ирина Захарова
ПО СЛЕДАМ «ДВУХ МИЛЛИОНОВ ИЗНАСИЛОВАННЫХ НЕМОК»
«Чем чудовищнее солжёшь, тем скорей тебе поверят. Рядовые люди скорее верят большой лжи, нежели маленькой»
«Советские солдаты насиловали немок всех возрастов и любых политических взглядов, вне зависимости от того, были ли те сторонницами национал-социалистского режима и его войн или нет. Они жестоко обращались даже с теми женщинами, которых сами только что освободили из концентрационных лагерей…».
Вторая цитата — не из немецкой печати конца Великой Отечественной и не из публицистики периода «холодной войны». Автор данного утверждения — немецкая публицистка Керстин Бишль, исследователь темы сексуального насилия Красной армии в Германии на исходе Великой Отечественной войны. Именно так, а не иначе, сформулировано новейшее достижение зарубежной науки в изучении данной проблемы.
Венчает его устоявшееся в литературе астрономическое число изнасилованных красноармейцами немок — 2 000 000! Несмотря на крайнюю сложность и деликатность темы, она давно взвешена и исчислена. Но насколько объективен и добросовестен такой подход? Чем подкрепляются рассуждения исповедующих его учёных? Как были посчитаны два миллиона жертв и существуют ли более подробные данные на сей счёт? Попробуем ответить на эти вопросы.
Имеет смысл начать рассмотрение событий с 1914 года, когда русский солдат впервые в ХХ веке ступил на немецкую землю. Германская пропаганда, конечно же, не оставалась в стороне. Она «…лишь подливала масла в огонь, представляя русских, особенно казаков, бесчеловечными средневековыми варварами и азиатами («бродячие крысы», «степняки зловонные» — лишь типичные эпитеты), которые убивают жителей и насилуют женщин», — отмечает современный исследователь К. А. Пахалюк.
Действительно, казаки едва ли были ангелами. Чинимым ими ещё с конца XIX века погромам, прежде всего — еврейским, английский историк Джон Клиер посвятил отдельное многолетнее исследование. И — пришёл к неожиданным выводам: «мотив изнасилования во время погрома приобрёл мифологическое значение», которое вызревало десятилетиями. Сами же инциденты подобного рода были редки и ни разу не приводили к искалечению жертв.
Оккупация Восточной Пруссии 1914–1915 годов в этом смысле не являлась исключением: насилие в отношении местного населения сурово пресекалось командованием, стремившимся поддерживать дисциплину в войсках и заботиться о немецких подданных. К примеру, командующий 1-й армией генерал П. К. Ренненкампф ещё 6 августа 1914 года приказывал «…прекратить поджоги селений беспощадными мерами. С населением, не встречающим нас огнём, поступать как с мирными жителями, расплачиваясь русскими деньгами за всё взятое». Он и впредь следил за положением дел, отстраняя от службы высоких чинов, вверенные которым войска не платили за фураж. Насильников и подавно ждали военно-полевой суд и расстрел. Происходившее тогда сдержанно и корректно оценивалось даже в немецкой научной литературе.
Исследователь военной повседневности Первой мировой войны А. Б. Асташов, проанализировавший колоссальный объём архивных первоисточников, отмечает, что фронтовые реалии серьёзно повлияли на развитие семейно-сексуальных отношений солдата-крестьянина. Война «развела» женатых, и в то же время раскрыла перед холостыми целый веер возможностей. Прежде всего, невиданный размах приобрела проституция. «Значительную группу женщин, предоставлявших сексуальные услуги армии, представляли многочисленные проститутки, особенно в оккупированных районах Австро-Венгрии», — пишет Асташов. Это закономерно привело к вспышкам венерических заболеваний в действующей армии и прифронтовой полосе. Неспроста появлялись приказы подобного содержания: «В военное время надо одного бояться, одного страшиться — это женщин. <…> Вам, Г.г. офицеры, решительно рекомендую обзавестись го***нами. По нынешним временам это немножко дорого, но не дороже своего здоровья». Однако, сколь бы цинично это ни звучало, такое неблаговидное явление было обусловлено согласием, то есть полным непротивлением сторон. Согласие и насилие — это взаимоисключающие понятия.
Первая мировая война завершилась для российского общества не только социальной, но и сексуальной революцией. В 1917 году русский солдат устремился с фронта домой, к семейному очагу и его хранительнице. Не сразу, но изменилось само отношение к женщине, семье и браку, что обличители большевистского режима ни утверждали бы о его борьбе с институтом семьи. «Возвращение на фронт состоялось в годы Великой Отечественной войны, но уже в качестве члена современного общества <…>, с выходом на первое место как отдельной функции чисто человеческих (в том числе сексуально-любовных) отношений. Это нашло выражение в культе женщины-подруги, ставшем одним из важных элементов патриотического мышления советского солдата», — заключает Асташов. Ни единого конкретного примера изнасилования «человеком с ружьём» женщин-подданных Российской империи ли, иностранных ли держав, он также не приводит. Это не означает, что ничего подобного не происходило, но, по крайней мере, аналогичные «двум миллионам немок» величины в историографии Первой мировой войны отсутствуют.