После той первой встречи Вук Стефанович ещё дважды навещал историографа.
Встречался и с Петром Ивановичем Кеппеном, тогда ещё молодым, но широко образованным славистом, деятельным собирателем библиографических сведений о русских писателях XVII и XVIII веков, одним из учредителей Вольного общества любителей российской словесности. Кеппен восхищался не только лексикографическими богатствами, заключёнными в «Речнике». Он высоко оценил и обширный этнографический материал, свободно вводимый Караджичем в словарь — описание обычаев, нравов, собрание поверий и преданий соязычного народа.
Лестная оценка! Свободу изложения материала автор мог действительно считать своей заслугой и отличительной особенностью словаря. Взять хотя бы пояснение к слову «вук», то есть волк. Как случилось, что название хищника стало одним из распространённых в Сербии мужских имен? Вот он и пояснил в словаре своём: имя это принято давать в семье, где дети умирают во младенчестве, а значит, есть подозрение, что их изводят колдуньи-вештицы. «Потому и мне такое имя дали». Он ведь в семье был шестым по счёту ребенком, и все, что родились до него, умерли маленькими. Но если кого Вуком назвали, то ведьмы, по народному поверью, боятся его тронуть.
Кеппен поинтересовался, почему Вук вместо фамилии подписывает труды свои отчеством: «Стефанович»? Потому что так принято в Сербии. Но не в остальной Европе! Неужели у Вукова рода не было фамилии? Один из дедов, славный гусляр, носил прозвище Бандула. Иосиф Бандула. А вообще-то их род — «колено Караджича»… Кеппен оживился: вот и нужно Вуку Стефановичу принять это родовое прозвище за фамилию: Караджич!.. На том и порешили, с лёгкой руки «нового кума», как окрестил Кеппена находчивый гость.
А как радушно принял сербского учёного-паломника граф Николай Петрович Румянцев! В прошлом маститый дипломат, государственный канцлер, великодушный меценат, покровитель того же Кеппена и других молодых археографов, здешних и московских, сын знаменитого фельдмаршала, он и сам — стратег незаурядный, но уже на поприще научных разведок и штурмов. Осуществить одну из таких разведок он теперь и предложил Вуку: не возьмется ли тот составить описание древних рукописей и книг, хранящихся в сербских монастырях? Очень непростое поручение — многие обители труднодоступны теперь, да ещё для него, с его постоянным безденежьем, больной ногой и вообще слабым здоровьем. И всё же он возьмётся, если… Румянцев не поскупился, и гостю была выписана денежная награда в счёт будущих трудов — четыреста дукатов.
Ещё один денежный аванс получил от русского Библейского общества — в поощрение многотрудных и ответственнейших забот по переводу на сербский язык Нового Завета. Может быть, возобновление знакомства с секретарем Библейского общества Александром Ивановичем Тургеневым стало для гостя одной из самых приятных неожиданностей за всё время пребывания в России. Пятнадцать лет прошло с тех пор, как два молоденьких русских студента — ученики геттингенского профессора Шлецера — Александр Тургенев и Андрей Кайсаров путешествовали по чешским, сербским и хорватским землям. Ещё в Геттингене, готовясь к необычной командировке, они приватно учили сербский язык. Кайсаров горел нетерпением создать сравнительный словарь славянских языков. Он вообще горел, когда речь заходила о славянстве. «Напрасно думают, — восклицал он, то ли тормоша друзей, то ли одёргивая врагов, — что кровь славянская всегда будет течь медленно!» И будто в подтверждение его правоты в Сербии прозвучали тогда первые залпы народного восстания против турецкого владычества. «Сербам, под турецким правлением живущим, — воспламенялся Кайсаров, — есть один только способ получить грамматики, словари и все полезное. Этот способ теперь вместе с победоносным мечом словенским в руках Черного Георгия!»
Студенты познакомились тогда в Карловце с архимандритом Лукианом Мушицким, у которого и молоденький Byк в 1805 году обучался премудростям славянской, латинской и немецкой грамматик. Вскоре после отъезда русских студентов в Геттинген Лукиан получил от Кайсарова письмо на сербском языке: «Что се кажа, брате, за наши Сербы у Турску… Верло желим знать судьбу их… И что ради той Черны?»
А сегодня, увы, уже нет в живых ни Чёрного, ни Кайсарова. Приятель Тургенева, поступив в 1812 году в действующую армию, погиб в бою. Россия потеряла не только храброго офицера, но и одарённого учёного-слависта, который так много обещал. Он успел довести до конца и опубликовать лишь одну из задуманных работ — «Славянскую и российскую мифологию». И в Дерптском университете, где был профессором русского языка, и в армии — всюду находил Кайсаров повод укорять молодых людей в незнании даже начатков истории славянства. «Спросите сего невинного несчастливца, — возмущался он, — и сколько прекрасных повествований расскажет он вам о Генрихах и Людовиках, но знает ли он, что некогда существовал Святополк Моравский, Стефан Сербский и даже Олег Русской?»