Что же делать? Не пошлёшь же фашистам ноту протеста, что стреляют, когда у нас тут сверхсрочное дело! Старший сержант Ахметзянов нашёл выход. Он о чём-то пошептался с молодушкой, та быстренько ушла, и вскоре далеко в стороне от нас на берегу вспыхнуло несколько костров. Фашисты, конечно, сразу перенесли огонь туда. Мы взялись за лодки.
Едва ли я в столь напряжённой обстановке нашёл бы способ так быстро освободить лодки от груза. Они лежали на дне, и в каждой было чуть ли не по кубометру камней! Попробуй разгрузи десять лодок! Как пить дать провозишься до самого рассвета и даже не заметишь, как солнышко взойдёт. А приказ велит, чтобы плот был готов к двенадцати ночи. Да ещё надо обратно до части добираться, а там связывать лодки, делать настил, чтобы получилось что-то вроде парома.
Спасибо старшему сержанту. Опять он нашёл выход из положения. Мы было принялись нырять и выкидывать камни из лодок, он остановил нас. Так, говорит, не стоит делать, надо, говорит, просто переворачивать лодки. Мы в ответ: «Да разве хватит у нас сил!» Забыли, что в воде всё становится легче.
Ахметзянов набрал полную грудь воздуха, нырнул и не успели мы, что называется, глазом моргнуть, взял и перевернул лодку. Выскочил из воды и снова нырнул, потом опять, опять. Не прошло, наверное, и десяти минут, как все лодки оказались на плаву. Он тут же связал их. Воду мы вычерпали только из двух, остальные так и прибуксовали полузатопленными. Вёсла принесла всё та же проводница. Молодчина. Примечательная деталь осталась в памяти. Мы уж были на обратном пути, как вдруг женщина запричитала: «Загубил ирод фашист, такую красу загубил!» — «Кого, — спрашиваем, — загубил?» — «Берёзки искромсал фриц-подлюка, чтоб его приподняло и хлопнуло, чтобы его на том свете нечистый кочергой прибил, чтобы его батькá горшком в макушку вдарило!» Ну чуть не плачет молодуха. Мы помнили эти берёзки, видели их ещё засветло, когда подходили к селу, и ещё удивились, что они, такие красавицы, уцелели в огне войны. И, как видно, сглазили. Стали утешать женщину: «Посадите другие, а эти оставьте как памятник».
— Яков Александрович! Так ведь они до сих пор стоят, останки тех берёз! — невольно вырвалось у меня. И я рассказал, что только-только вернулся из тех мест и всё видел своими глазами.
Скульптор не удивился, лишь улыбнулся. Что было в этой улыбке — неодобрение моей невыдержанности, извинение или воспоминание о прошлом — я не разобрал.
Кравченко закрыл глаза, немного помолчал, потом заговорил, но каким-то другим голосом.
— Плот поспел. А вот переправа… Это — словно дурной сон, мой друг. Стоит вспомнить, мороз по коже идёт. Ну, а забыть такое невозможно. Сразу скажу: о том, что свершил в ту ночь твой земляк Зайнетдин Ахметзянов, какую удаль проявил, рассказывать хватило бы до самого утра. Потом были Сана, Висла… И всё же Днепр навеки запечатлелся в памяти.
Как сейчас стоит та украинская ночь перед глазами. Небо черно, как смола. Ни зги не видать. Но фашисты непрерывно держат наш берег под прицелом. Вокруг нас с непрерывным воем шлёпаются мины, ночную тьму прорезают трассы ракет. Мы, несмотря ни на что, сооружаем плот. Если кого заденет — унесут санитары, минует — значит, повезло, снова орудуешь топором — рубишь, забиваешь скобы.
Строительством парома руководит Ахметзянов. Поставив рядком лодки, кладём поверх них брёвна, доски, всё напрочно скрепляем. Паром должен поднять человек тридцать—сорок бойцов, оружие — пушку или миномёты. Для них место в центре. А бойцы с вёслами будут по краям.
Ахметзянов в поте лица сооружал на корме руль. «Без руля никак нельзя, петлять будет паром», — пояснил он.
Где-то около двенадцати пришёл комбат. Паром ему понравился, одобрил. Ничего не скажешь, золотые руки были у Ахметзянова. Да разве только руки! Вообще золотой человек! Комбат поговорил с ним. Назначил рулевым. Первым рейсом приказал забрать автоматчиков и пулемётчиков. «Потом повезёте лёгкие пушки и миномёты», — сказал он.
Вскоре подошли автоматчики. Погрузились. Пулемёты закрепили посерёдке.
Комбат произнёс: «Пора, ребята, трогайте!»
Заработали обмотанные тряпьём вёсла — наш паромчик бесшумно отошёл от берега. Ахметзянов стоит на корме, ноги широко расставлены, обе руки крепко держат рулевое весло — кормило. Глаза устремлены на тот берег Днепра — в темноту. На что он ориентировался, ведя паром, шут его знает. Переправились мы быстро. Как только приткнулись в тихом, поросшем молодым ивняком заливчике, бойцы мгновенно выгрузились на берег и сразу растворились в темноте. Немцы нас не заметили.