Кассир и охранник опоздали на поезд и отправились в Шахар на подводе, которую подогнал к столовой Парамон Будулаев. Таким образом, и цыган оказался причастным к этому двойному убийству.
Рахман сказал Барсукову, выходя из столовой, что он еще остается в городе, а бричка его поедет в Шахар. Может подбросить и их. Кумратов имел неосторожность согласиться, несмотря на возражения кассира.
Так они поехали навстречу своей смерти.
Буеверов рассказал все, как на духу. Втянутым в преступление он оказался благодаря собственной инициативе (подслушал Хапито и Рахмана из своего тайника) и той случайной цепочке, которая протянулась от Омара Садыка, пос-лавшегр Хапито с фальшивыми драгоценностями в Черкесск, затем — к Рахману, увидевшему его на базаре в восточном наряде, и наконец — к шашлычнику Петровичу. Гумжачев настоял на том, чтобы оба убийства совершил Буеверов. Старый шейх, как видно, не допускал в свое окружение лиц, если не имел на них ничего компрометирующего. Ляляму нужны были только те люди, над которыми он имел власть неограниченную, основанную на постоянном страхе разоблачения.
В поисках оружия (огнестрельного у Буеверова не было, а использовать парабеллум во второй раз Хапито поостерегся) шашлычник вспомнил о своем знакомстве с Исхаком Кумратовым и решил, что очень даже остроумно ухлопать охранника из его же собственного ружья.
Словом, тут все было ясно.
Окончательному разоблачению Омара Садыка, то бишь Ляляма Бадаева, способствовал главным образом Чернобыльский, узнавший в нем своего бывшего подручного Балан-Тул-хи-Хана, которого в ювелирной конторе Самуила Исааковича именовали для краткости просто Ханом.
Чернобыльский был уверен, что знаменитый бриллиант «вторая капля» или по-арабски катрантун таниятун похищен у него именно Ханом, потому что под его руководством дагестанский мастер Манаф изготовил скульптурный мельхиоровый перстень с полым шишаком, в котором свободно умещался бриллиант, прикрытый сверху крупным, но плоским александритом.
Сделано это было по приказу самого Чернобыльского, человека предусмотрительного и осторожного. Напуганный напряженностью предвоенной обстановки и революционными выступлениями тех лет, он решил, что хранить бриллиант внутри дешевого перстня гораздо надежнее.
Никто, кроме Манафа и Хана и, понятно, Чернобыльского, во всем Владикавказе не мог знать тайны мельхиорового кольца.
Когда кольцо исчезло из невзломанного сейфа, Чернобыльский сразу связал его пропажу с бесследным исчезновением своих подручных. Балан-Тулхи-Хан и Манаф во Владикавказе больше не появлялись. Частные детективы, которых нанял Чернобыльский, не нашли их.
О Манафе стало известно, что он действительно не был глухонемым от рождения. Онемел он от сильного испуга еще в юношеские годы во время армяно-турецкой резни: на его глазах турецкие фанатики убили его мать, приняв ее за армянку У Манафа отнялся язык, а потом постепенно его постигла и глухота. С Омаром Садыком он больше не расставался, служа ему, как верный раб.
Чернобыльский рассказал, что от Паритовой случайно узнал примерно месяца три-три с половиной назад о дербентском шейхе, ювелире Омаре Садыке. Неожиданные подробности, приведенные продавщицей, заставили его задуматься — уж не прежний ли его компаньон нашел теперь приют в Дагестане. Он выпросил у Паритовой адрес, который она узнала от мужа, и поехал. Его не приняли. Все время выходила какая-то неприветливая женщина (это была Бахор) и говорила, что Омара Садыка нет.. Он уехал и неизвестно, когда вернется Чернобыльский ни с чем вернулся в Черкесск.
Теперь Самуилу Исааковичу не стало покоя. От приезжавшего к нему начальника угрозыска Бондаренко, а затем от Шукаева он знал о похищении мельхиорового кольца из ларька Паритовой. Знал и терзался: не тот ли это перстень, который еще в 1913 году был сработан искусными руками Манафа.
Все его сомнения рассеялись окончательно, когда Шука-ев привез перстень к нему в дом.
Призрак давно ушедшего богатства — потемневший мельхиоровый перстень — едва не отправил старика в иной мир. «Я потом пожалел, что не сказал вам сразу о бриллианте,— заявил ювелир Дараеву.— Сначала я подумал — вы знаете, потому как ваш товарищ сказал: «вторая капля»... Но потом понял, что он слыхал звон, да не знает, где он... Ну и промолчал... А зачем — кто знает Что было, то прошло...»