Одним из счастливых свойств Жунида Шукаева было умение верить людям. Казалось, по роду своей профессии он легко мог стать подозрительным или, по крайней мере, осторожным в своих оценках людей и событий, но этого не происходило. К счастью, ошибался он редко. Но ошибки все-таки случались, и одна из них стоила Жуниду семейного благополучия.
Он гнал от себя назойливую мысль о том, что личная жизнь не удалась и что женитьба на Зулете - заблуждение молодости. Разумеется, ему и в голову не приходило, что Зулета способна на измену или обман. Просто они слишком разные люди. Он вспоминал скромную, тихую девушку с длинными косами, которая краснела при одном лишь упоминании о замужестве, и, глядя теперь на свою нарядную пикантную жену, не узнавал ее. Жунид отлично понимал, что цивилизация в худших ее проявлениях гораздо труднее проникает в среду женщин-горянок, чем мужчин. Непокрытая голова, короткая городская прическа, модные платья с откровенными декольте и фривольная болтовня с посторонними мужчинами, - все это еще долгие годы не коснется его соплеменниц, живущих в аулах. И Зулета тоже не была раньше исключением из общего правила. Теперь жена его неузнаваемо переменилась и на мягкие замечания мужа отвечала, что она не старуха и не те теперь времена, чтобы жить по древним обычаям. Она-таки отрезала косы, завела какие-то неизвестные ему знакомства, модно, и даже несколько крикливо, одевалась. Ему не приходило в голову, что скромной зарплаты старшего оперуполномоченного, пожалуй, не должно хватать на дорогие наряды. Но Жунид никогда не считал денег и пребывал на этот счет в полнейшем неведении. Просто ему не нравился новый тонус жизни Зулеты.
И вот однажды, вернувшись неожиданно домой из командировки, он, по обыкновению, отпер двери своим ключом и вошел в комнату. Зулета сидела на диване с пылающим лицом. Когда на пороге появился Жунид, от нее отскочил молодой, франтовато одетый хлыщ. Причем сделал он это с поспешностью, не оставлявшей сомнений в его намерениях. Шукаев в недоумении застыл на пороге. Франт, запинаясь, назвался финагентом горфо Борисом Фандыровым и поспешно ретировался, пробормотав какое-то неясное объяснение своего присутствия здесь в столь поздний час. Что-то насчет вечеринки у Ивасьяна, где они были, и о необходимости проводить Зулету домой.
Зулета поднялась с дивана и, деланно улыбаясь, затараторила о том, как веселилась у Тиграна Вартановича и как довольна, что познакомилась с его племянницей Назиади. Теперь ей не очень тоскливо, когда Жунид пропадает целыми днями на своей противной работе.
Он продолжал стоять молча. Лицо его наливалось краской. И тут, когда Зулета подошла ближе, случилось то, о чем Жунид со стыдом и болью вспоминал потом всю свою жизнь. Он ударил ее. Не по-мужски, кулаком, а так, как сто лет назад били по щекам обидчиков, чтобы вызвать их на дуэль. Жунид медленно поднял руку и легко, но хлестко ударил Зулету по лицу.
Она вскрикнула и, схватившись за щеку, испуганно отступила.
Потом плакала, униженно и жалко просила прощения, уверяла, что у нее ничего нет с этим Борисом, что она просто скучает, но Жунид не слушал.
В конце концов она пообещала ему завтра же подать заявление в медицинское училище и изменить образ жизни.
Но он уже знал, что это одни слова. Через несколько дней его вызвали на бюро и крепко отчитали за то, что он «избил» жену. Значит, Зулета нажаловалась. Что ж, он, конечно, виноват. Не сдержался. Он даже не стал оправдываться и объяснять.
После этого случая между ними установились странные отношения. Жунид почти не говорил с женой ни о чем, кроме самых обычных домашних дел, приносил в получку деньги и отдавал на хозяйство, иногда они отправлялись в кино, словно ничего и не произошло. Но прежнего не было, и Жунид старался появляться дома как можно реже. Случалось, он исчезал на неделю и даже больше.
Зулета часто со страхом поглядывала на мужа, но заговорить о его поведении не решалась.
Утро двадцать второго сентября тысяча девятьсот тридцать четвертого года запомнилось Жуниду по нескольким причинам.
Над городом пронеслась тогда самая настоящая буря. Грохотали железные листы на крышах домов, хлопали окна и форточки, звенело на асфальте стекло, вылетевшее из разбитых рам. По улице несло щепки, бумагу вместе с желтовато-седым облаком пыли, на зубах у людей скрипел песок. Пыль, поднявшаяся над городом, смешалась с горбатыми свинцово-серыми тучами, предвещавшими раннее осеннее ненастье.