— Да, но это все-таки не шесть литров, — буркнул Керманов.
— Корову доят два раза в день, — любезно пояснил парагваец. — Вечером она даст еще три литра.
Это объяснение вполне удовлетворило комиссию и за чудесную корову тут же было уплачено полторы тысячи пезо, что превышало нормальную цену приблизительно вдвое. Теленок шел в виде бесплатного приложения.
Штатным коровником был назначен Воробьянин, имевший неблагоразумие по пути в Парагвай прочесть какую-то брошюру о молочном хозяйстве и выступить с соответствующим докладом. Это создало ему репутацию специалиста, хотя в душе каждый понимал, что в коровьих делах он смыслит не больше, чем остальные. Вполне сознавал это и сам Воробьянин, в рекордно короткий срок успевший возненавидеть свою питомицу всеми Фибрами души стопроцентного горожанина. Да и было за что: едва лишь кончалась дневная работа и публика шла отдыхать, ему сообщали, что корова удрала в лес или скрылась в буйных зарослях кукурузы. Несчастный опекун хватал веревку и с проклятиями отправлялся на поиски. Иногда проходило часа два прежде, чем ему удавалось ее поймать и привести к месту предстоящей дойки. В обеденный перерыв, когда все предавались сиесте, ему тоже постоянно приходилось вставать и выгонять корову из наших посевов, куда она забиралась за неимением пастбища.
Обязанности доярки приняла на себя невеста Флейшера, Любаша. Ее познания в этой области тоже были чисто теоретическими, но все же она не боялась коров, как прочие наши дамы. И если ей доводилось видеть, как доят в Европе, то в Парагвае это принесло мало пользы: наша корова просто так, за здорово живешь, доить себя не позволяла, и чтобы получить молоко приходилось соблюдать довольно сложный ритуал.
Корову привязывали к столбу и кто-нибудь становился возле ее головы с целью заслонять доярку и отвлекать коровье внимание от событий, развивающихся сзади; Воробьянин держал жертву за хвост, чтобы она им не хлестала, и дирижировал всем спектаклем; Любаша, пряча за спиной ведро, становилась поблизости, легонько напевая и всем своим видом стараясь показать корове, что молоко ее интересует меньше всего на свете; четвертый персонаж манипулировал теленком. Остальные присутствующие распределялись на роли ассистентов, советчиков, тореадоров и просто зевак.
Когда все бывали по местам, теленка подпускали к матери и он с жадностью начинал сосать. Затем, улучив удобную минуту, его оттаскивали в сторону и подкравшаяся кошкой Любаша принималась доить. Обычно корова оставалась в заблуждении очень недолго и заметив подлог, норовила вышибить из-под себя ведро, хлестнуть доярку хвостом или кого-нибудь боднуть. Для успокоения ее нервов к вымени снова подпускали теленка и т. д.
Но что казалось самым удивительным, более двух литров в день из коровы никак не удавалось выдоить. Вначале это приписывали неумению Любаши, потом решили, что корова мало ест. Помимо травы, ей стали давать маниоку и кукурузу, все время увеличивая рацион. Цопи, как звали корову, ела с отменным аппетитом, но молока давала все меньше. Так как в брошюре Воробьянина было сказано, что с коровой надо обращаться ласково, как с женщиной, процедуру доения тоже усложнили, постепенно превратив ее в домашний цирк. Перед коровой теперь наваливали, подобно жертвоприношению, целую кучу ее любимых блюд. Остряки подходили с гитарами и пели ей романсы. Цопи и все с ней связанное сделалось излюбленным объектом зубоскальства и всевозможных шуток. Воробьянин катастрофически быстро седел и из добродушного человека превращался в угрюмого неврастеника. Теперь даже тетя Женя не решалась его пилить, ибо было ясно, что он способен на все, вплоть до убийства.
Какой трюк проделали с коровой на «смотринах» ее прежние хозяева, для нас осталось тайной, но то обстоятельство, что ее действительный тоннаж не превышает двух литров, выяснилось с полной очевидностью. Но и этот удой, несмотря на все наши заботы (а может быть и благодаря им) неукоснительно падал. Когда месяца через три, Цопи начала давать меньше литра в день, поедая при этом кукурузы на стоимость десяти литров, Керманов решил ликвидировать это явно убыточное предприятие и от коровы отделаться. Но и это было не просто: продать ее по себестоимости нечего было и думать, а отдать за полцены не позволяло самолюбие.
Наконец выход был найден: корову согласился взять на выпас, к себе на эстансию, наш сосед, помещик Бонси, за что мы ему платили десять пезо в месяц. Таким образом, Цопи вышла на пенсию, и этот печальный пример отбил у нас всякую охоту к покупке других коров. Да в этом не было и смысла. Тот же Бонси, узнав о наших молочных неурядицах, предложил ежедневно поставлять любое количество молока по полтора пезо (одна треть северо-американского цента) за литр, чем мы в дальнейшем и пользовались.