Там, сбоку, у самой ватерлинии, был небольшой резиновый отросток, выхлопная труба. Эта ступенька помогала мне взбираться на высокий борт. Но это было в спокойном море. А сейчас назревал шторм, да и сил после рывка не было. И всё же я разогнался, вышел на полкорпуса из воды, и ухватился, таки, за борт! Нога сама опёрлась о выхлопную трубу. И я, ещё не веря в удачу, перевалился на палубу.
До скалы уже было рукой подать. Быстро отбросил люк дизеля, и, сделав всё необходимое, крутанул тяжёлый маховик. Стартёра не было, и заводил я его каждый раз вручную. И, видимо, рука сама поняла, что второй попытки не будет: удар о скалу винтом или рулём будет катастрофичен…
Мотор завёлся с первой попытки. «Спасибо SABB, дорогой» – шепчу мысленно благодарности норвежским мастерам. Двигатель ровно задышал, осталось отвязаться от скалы. Но на это уже не было времени. Боковым зрением вижу нож. К счастью он на месте. Взгляд на громаду скалы. Она уже затмила всё вокруг, поднимаясь и опускаясь совсем рядом, обдавая ветром и брызгами, грозя прошарпать ноздреватой, шершавой своей боковиной, уязвимый, бронзовый винт «Гикии».
«Отпорник, нож, канат, винт, руль» – всё надо было делать одновременно. Явно не прокачать! И отчаяние осушило губы, горло, грозя неминуемым срывом. Я дал малый ход, протянул руку к ножу, готовый мгновенным рывком кинуться на нос, чтобы обрезать в нужный момент канат. При этом нельзя бросить руль. А придётся.
Маленькая рука, невесть откуда взявшаяся, опередила меня. Она выхватила нож, и тут наши взгляды встретились.
– Резать? – В этом звонком, детском, отчаянном крике было всё: и страх перед громадой скалы, и страх перед гневом отца, и отчаянная попытка победить то, что, казалось, невозможно было победить.
– Режь, – более глазами, чем голосом сказал я. И, схватив отпорник, оттолкнулся от скалы. Это спасло нас. Корма, готовая уже всем махом хрястнуть о риф, отошла. И я скорее почувствовал, чем увидел, как мы стали отходить от утёса. И его влажное дыхание растаяло, и становилось всё тише и тише.
Лавируя между подводными камнями, я дал средний ход. И судно, как живое, по пологой дуге, стало выкарабкиваться между громадой скалы, и ревущим, грохочущим, орущим мириадами обкатанных камней, прибоем.
Крутые, высокие, пенные волны грозили ещё одной бедой: всюду по пути таились подводные камни. И если в штиль они были не опасны и видны, то теперь всё изменилось. Огромный валун мог запросто провалить дно вместе с килем, если только неудачно окажешься над ним.
Новый порыв ветра накренил яхту. «А что было бы с парусами?» – мелькнула мысль. И всё же ветер сделал своё: «Гикия» явно не вписывалась в спасительную дугу. И рёв прибоя стал ощущаться уже не взглядом, а всем моим существом. Пришлось ещё круче навалиться на штурвал. Судно послушно довернуло. Когда я понял, что нагрузка на перо руля слишком велика, было уже поздно: трос лопнул, и штурвал завертелся в руках бесполезной вертушкой.
– Папа! – Крикнул сын, – трос!
Это была катастрофа. И мальчик увидел это в моих глазах. Судно, набравшее ход, потерявшее управление, пошло прямо на подводные скалы. А волны подымали и опускали его, и времени ни на что не было.
– Шток! – В отчаянии руки сами искали шток аварийного управления. Но его нигде не было. А яхта шла на камни. «Где… где…» – только и успел вымолвить я. И тут вновь тонкий детский голос: «Топор!»
Сын метнулся под сидушку. И в следующий момент топор уже летел мне в руки. Ещё момент – и я уже вбил топорище в патрубок аварийного управления. И, не глядя куда идёт судно(это было уже некогда) всей силой навалился на сравнительно короткий рычаг топорища.
Яхта медленно развернулась, и, вздымаясь и опускаясь между подводными скалами, пошла в море. Казалось, Посейдон, в благодарность за борьбу, наслал нам этот спасительный ритм волн. Над скалой волна поднялась и пронесла нас, невредимыми.
– В море… в море… в море. – Тонкий детский голосок повторял эти слова, как молитву. И судно пошло вокруг утёса. И вырвалось, наконец, на спасительную глубину.
– Хвала богам! – промолвил я, ещё не веря в спасение. И тут же, попытался улыбнуться, заметив на щеках сына то ли слёзы, то ли брызги волн. Но сын не улыбнулся в ответ. Он подсел рядом на сидушку, и с вопросом устремил взгляд мне прямо в глаза.
– В Севастополь?
Я долго молчал. Ветер менялся, и мне не понятно было, что же делать.
– Ветер меняется, – сказал я, глядя вверх, на топ мачты, где прямой нитью вытянулся гюйс с запада на восток. Посейдон пощадил нас, но Эол явно решил проверить нас на прочность.
– Да когда ты уже надуешься! – Крикнул я прямо в небеса, пытаясь высмотреть там смешливый лик Эола.