– Ты где, Вольдемар? – на мой вопрос ответа не последовало.
«…Мне снится Тавриды полуденный зной, – это рождался последний куплет стиха… – листает гекзаметры синий прибой…»
В этот момент мы проходили мимо «Гикии». Она одиноко прижалась к причалу, как подруга, ожидая своего опоздавшего дружка. Мы прошли причал, и вскоре её уже не было видно. Мы шли молча. Я решил провести эксперимент.
– Слышь, Вовка, – сказал я без особого надрыва, – ты бы не мог занять мне трояк? Что-то изголодался я, сил нет! Куплю себе пару беляшей…
– Что? Что? – Вовка вроде, как и не понял о чём речь.
– Говорю, деньги у тебя есть?
– А сколько тебе надо? – всё так же механически поинтересовался Губанов.
– Минимум трояк! – уже напористо и конкретно надавил я.
– Я па… па… падумаю, – ответил спокойно Володя.
«…как же там… чуть не сбил с мысли… «И яхта к причалу прильнула… она меня в сердце кольнула…»
Вздох облегчения вырвался у Губанова из груди. Он как бы «вернулся», и внимательно посмотрел мне прямо в глаза.
– Ну, наконец, вернулся, – сказал я с улыбкой…
– Так что ты говорил там про трояк? – он с любопытной весёлостью обратился ко мне.
– Я говорил про заём у тебя трояка, а ты ответил что подумаешь? Ну, Подумал? – уже с некоторым раздражением сказал я.
– О чём? – искренне не понял Губанов.
– Ну, как это о чём? О трояке! – я уже откровенно злился.
– А! О трояке! Ну, да… да… Я па… па… па… падумал, и решил не занимать…
Удар был серьёзный! И снайперский! Признаюсь, холодок заструился у меня по спине. «…да он… просто… просто…»
Я не успел додумать свою мысль.
– Серега, я пошёл… – выдал вдруг Губанов.
– Ну, правильно! – меня даже смех стал разбирать… – ты вроде в гости собирался?
– Да… да… я приду. Приду. – И с этими словами он растворился в темноте.
Октябрьская звёздная ночь уже дохнула морской прохладой. С гор потянуло ароматом полыни и чабреца. Непривычно тихо было вокруг.
Я пошёл к «Гикии». О чём я думал? О небе. О звёздах. О Губанове.
«Гикия», как верная подруга, с радостью впустила меня в свои объятия… Ещё немного, и я уже лежал в спаленке, под тёплым, прожаренным на солнце, одеялом. И Куприн одарил меня обаянием той, так мало встречаемой в наши дни, жизни. Незаметно я уснул.
…Мне снилось туманное июньское утро в Гурзуфе… Мы шли к морю по узким ступеням. Великий князь Александр Михайлович, шёл впереди, набросив на плечо мягкое полотенце. Было тепло и мягкотуманно. И так легко на сердце. Позади был тяжёлый и столь плодотворный трудовой год. А впереди две недели отдыха. Мы молчали, но чувство, что нас посетило, было удивительно, и вовсе незнакомо мне. Чувство покоя… и полной уверенности, что всё хорошо. Всё просто замечательно. У нас у всех замечательная страна. Мощная, ни от кого не зависимая, гордая Россия. За спиной у нас мудрый государь император – миротворец. И нет войны. И никто не посмеет её развязать. И никто не посмеет нас оскорбить. Какое незнакомое, доброе это чувство…
«– Слышь, Сер-р-р-ёга! – Я тебе тут жрачки принёс…»
Я проснулся не сразу… Но когда сон растворился в звёздах над головой. Первое, что бросилось в глаза, это широкая Вовкина улыбка. И столик, полный всякой вкусной всячиной.
…Мы, молча ели, и звёзды тихо качались над снастями «Гикии».
– Слышь, Сер-р-рёга! – Губанов, как бы, между прочим, сказал, – я тут песенку сделал… хошь послушать…? У меня тут и гитара «в кустах» нашлась.
– Какую песенку? – не понял я.
– Да так, сущая безделица. Ну, так петь?
– Давай, – ответил я.
Среди ночной тишины, сквозь мириады сверкающих в вышине звёзд, оттуда, из вселенной, донеслась чарующая музыка… И, отразившись в струнах губановской гитары, голосом Вовки зазвучала, непритязательно и скромно, симфония высокой струнной поэзии: