«…Холодный ноябрьский ветер вот уже вторые сутки завывал в снастях парусников. Он гнал по бухте седую волнистую рябь, время от времени пронося над Балаклавой заряды града, снега, стылого промозглого дождя. Небольшая рыбацкая хижина Петра Афанасьева, старого Балаклавского рыбака, сотрясалась от каждого такого порыва, но цепко держалась, примостившись в затишке между холмов. Пётр был уже не молод, а семья была большая: трое мальчиков, и две девочки. Старшей была Илона, младшей Маринка. Мать, Катерина, работала, как и раньше, до войны – возила на тележке хворост из лесу. С войной всё изменилось в Балаклаве. Множество кораблей постоянно находились в бухте. И с холодами всё больше и больше нуждались команды в хворосте, дровах, пище. Англичане и французы злостью не отличались. Да и как то надо было жить. Пётр уже не мог ходить в море, как раньше, он хромал на обе ноги. Да и война многое поменяла… Но не всё к худшему. Если раньше хворост стоил сущие гроши, то теперь всё изменилось. Множество кораблей стояли в бухте. И с каждого вились в небо весёлые дымки. И хворост вошёл в цену.
Катерина первая поняла, как можно прокормить свою большую, шумную ораву… Она, ни слова не говоря Петру, взяла как то Илону и Капитона, и пошла как обычно в лес… И уже вечером, когда Пётр с детьми сидел во мраке хижины, молча глядя на тусклый огонёк сального светильника, дверь скрипнула… И в хижину ввалился Капитон, неся на руках целое богатство: огромный шмат свиного окорока! Англичане, почему то называли его «Бэкон». Кроме того, пол мешка муки, и свёрток диковинных «макарони», которых в Балаклаве отродясь не видывали. Что и говорить – в доме был праздник!
И так было весь октябрь.
Но чем дальше затягивалась война, тем скупее платили англичане, тем жестче становились их взгляды. За те же дрова они платили всё меньше и меньше. Да и что могла изменить Катерина… Она сама видела: плохо снабжались войска, всё громче гремели пушки у Севастополя. И англичанам приходилось выбирать между голодом и холодом, ибо чем больше раздували ветры зимние шторма, тем хуже было снабжение армии.
Всё мрачнее становился Пётр. Душой он был там, в Севастополе. И наверное ушёл бы. Если бы не ноги: сказались годы рыбацкой жизни, зимние, студёные шторма и ветры…
– Вот придут наши, и чаво мы имя скажем, мать? – сказал Пётр как то вечером, перед сном… Гнетущая тишина повисла в воздухе. Об этом думал каждый, но до сих пор все молчали…
– А что скажем? – ответила Катерина после долгого молчания… – До этого ещё надо дожить. Да ито сказать – али государь наш прислал нам хлеба… за верность нашу?
– Да ить, до энтого ли ему теперича, мать?
– Дак, ять и нам – не помирать же с голодухи? – тихо ответила Катерина. – Там видно будить, спи, нето дитишков разбудишь…
На том они и заснули в холодную, ветреную, ноябрьскую ночь 1854 года.
Утро, десятого ноября 1854 года выдалось хмурым, тёмным, ветреным… Примерно то же было и на душе у капитана Христи. Было ещё совсем темно, и первое, что понял капитан, ничуть не радовало – качка не убавилась. Да, погода не улучшилась, а напротив – стала ещё хуже. Судно сильно кренило то на правый, то на левый борт. И чашка чаю, принесённая вестовым только что, медленно но верно сползала то вправо, то в лево… И ложечка, его любимая чайная ложечка, его лондонский талисман, мелко звенела о край чашки. А это, в свою очередь означало, что машина, запущенная ещё ночью, работает до сих пор. А значит, напор ветра и волны усилился. И уголь! Уголь… Те крохи, что остались на судне после перехода, должно быть были уже на исходе…
Явственно перед глазами всплыл кошмар вчерашнего дня. Думал ли он, Христи, что его гордость, его любимца, его «Принца», не впустят в гавань Балаклавы?! Лучший пароход Англии, броненосец, столь славно преодолевший пять морей! А как он, Христи, вся команда, работали на одну цель – скорее, скорее доставить армии свой груз! Тёплые одеяла, всевозможную зимнюю одежду, обувь, оборудование… Деньги…
Христи воображал, как вся армия, флот, встретят их под гром оркестров, как это было в Англии, где их провожала вся страна!
И что же? Первое, что ему сообщили у входа в бухту Балаклавы – это то, что нет «добра» на вход… И что более тридцати судов ждут своей очереди! Хороша встреча! Словно «Принц» – какая-то утлая лодчёнка, И ладно бы адмирал отдал такой приказ – это ещё как то можно было бы понять! А то какой-то капитанишко Декр… Слово-то, какое мерзкое. Раздулся от своего «величия» как петух. И упивается своей властью. А армия мёрзнет! Без зимней одежды, без обуви, без носков. И кто бы мог подумать, что в ноябре здесь может быть такой собачий холод. Да и продукты уже на исходе, и вода явно протухла в бочонках. И холод… этот промозглый сырой холод… что проникает под одежду, словно холодная, наглая, мерзкая змея.