— Скажите, Кубарев, — Чукин, сидевший в углу за книжным шкафом, вышел к столу. — Почему вы дали моему уполномоченному совсем другие показания?
Кубарев, увидев Чукина, рванулся ему навстречу, а потом словно обмяк.
— Опять будете раскалывать? — бормотал он. — Опять все сызнова? Убег я тогда из плена, убег! Чего вам еще? Ох, верно твердил майор: «Молчи, кто тебе поверит?» И тогда утром наказывал, когда в траншею воротились и хмель с него сошел, и в остатный раз по телефону: «Молчи! Хуже будет!» Вот и наболтал я на свою голову.
— Ничего вам не будет, Василий Дмитриевич, — генерал повысил голос. — А с майором Бортовым мы разберемся, слово даю. Вы меня поняли, товарищ Чукин? С Бортовым, а не с Кубаревым.
Чукин ушел. Шофер стал успокаиваться.
Генька отошел к окну и уставился в вечернюю темь. Уши у него горели. В голове вспыхивали и гасли слова: «Орел-командир».
После ухода Кубарева генерал отправился на кухню варить кофе. Черное обжигающее питье было как раз кстати.
Филимоныч, разложив на столе схему, стал шаг за шагом излагать ход ночной операции. Его прервал звонок в прихожей.
— Сейчас мы сможем проверить вашу версию, — бросил генерал, направляясь к двери.
Из прихожей послышался громкий говор, тяжелые шаги, и в комнату вошел разведмайор.
Видно, он ни о чем не подозревал. Добродушным басом поздоровался с Филимонычем, потрепал по плечам ребят.
— Ого! Вся компания в сборе! А где же ваша — как ее величать? Следопытша? Следопытница? — он засмеялся.
Никто его не поддержал.
— А ты, капитан, никак в художники подался! Картинки рисуешь? — Бортовой полез в карман за очками.
Но учитель свернул схему.
— Вам это не интересно: вы же… — он похлопал себя по затылку. — А жаль! Мы все-таки напали на след. И помог нам, — Филимоныч встал и уперся взглядом в глаза Бортовому, — один бывший глубинник из института физкультуры.
Бортовой отпрянул:
— Глубинник? Они же все погибли!
И сразу запнулся.
Но было уже поздно.
Генерал сурово покачал головой:
— Не такая уж плохая у вас память, товарищ бывший майор. А вернее: бывший товарищ!
И, глядя на ссутулившегося и как-то на глазах постаревшего Бортового, продолжал:
— К сожалению, Чукин прав: дело это закрыто и за давностью не наказуемо. К сожалению…
Генька глядел то на генерала, то на Бортового.
«Как же?.. Как же так?.. Как же так?..» — билось у него в голове.
Никогда не видел Генька генерала таким. Казалось, он весь накален. Поднеси спичку — и вспыхнет. Его мохнатые брови сомкнулись у переносицы, скулы побелели. А голос стал тише, чем обычно. Тише, но столько в нем и ярости, и презрения…
Генька перевел взгляд на Бортового. Но это было еще страшнее. Лихой разведчик враз как-то сник. Всё у него обвисло: повисли еще недавно так молодцевато развернутые плечи, повисли большие крепкие руки, бессильно опустилась голова.
Но, главное — глаза… Генька не мог без ужаса глядеть в эти вдруг помертвевшие, тусклые глаза…
— Ваша пьяная удаль в ту ночь… — тихо продолжал генерал. — Сколько горя принесла она людям?! По справедливости — надо бы отправить вас к вдовам и детям тех, кто погиб из-за вас. Отчитайтесь-ка перед ними!..
Генька глянул на Бортового — как съежился он!
— Ваши ордена… — сказал генерал. И Генька вслед за ним поглядел на длинные яркие колодки на пиджаке Бортового. — Да, к сожалению, Чукин прав. За давностью лет… Не в моей власти отнять ваши ордена. Но знайте, — генерал подошел вплотную к Бортовому, и тот невольно встал. — Знайте, — сказал генерал, — не хочу марать руки, но считайте, что я сейчас дал вам пощечину. Да, пощечину!
Он отвернулся.
— А теперь — прочь… Прочь…
Бортовой молча повернулся и, с трудом передвигая ноги, пошел к дверям…
Глава XVIII
„ДОН КИХОТ”
Наконец-то в Ленинград пришла весна!
Город сразу преобразился. Хмурый, с низким и тяжелым, провисающим прямо на телевизионные антенны небом, он вдруг расцвел, заблистал десятками красок.
По Неве побежали первые, юркие, как мыши, речные трамвайчики. Белые мыши.
На набережных часто скоплялись мальчишки. Плюнет паренек в воду и стоит, навалившись на гранитный парапет, глядит, как вмиг слетаются мальки. Долго стоит. Все нынче радует парнишку. И вода, весенняя, живая. И ветерок — бодрящий, весенний.