Хирург внимательно осмотрел мою ногу, потом перевел взгляд на загорелое и порядком разбитое лицо и сокрушенно покачал головой.
- Что, молодой человек, альпинизмом увлеклись? Вот и результат, как говорится, на лице... и на ноге. Будьте любезны, отправляйтесь-ка на рентген, потом домой, бюллетень я вам сейчас выпишу. Завтра позвоните мне, скажу, что у вас там, нет ли трещины в кости, тогда решим, что делать. На Кавказе, что ли, отдыхали?
Я молча кивнул и попрощался. Вот и этому добродушному старичку - попробуй, расскажи, где я был и что со мной случилось: ведь, пожалуй, не на рентген, а к психиатру направит! Немудрено, что Маша не верит... Да, Маша, Маша...
Я теперь в ее глазах сумасброд, фантазер, она мне не доверяет. Она думает, что Милфорд меня чуть ли не загипнотизировал... Постой, а ведь все-таки Милфорд и вправду очень влиял на тебя и на Анга. Если б не он, не его одержимость и упорство, никуда бы ты не пошел, конечно, ни в какой храм... Нет, не в этом дело. Тайна все-таки существует, проклятый храм существует и вернее всего, что там действительно были небесные гости... Да если даже это и не так, то все равно, тут какая-то очень важная тайна.
Дома я начал распаковывать вещи. Все слежалось, отсырело и пахло тропиками. У меня сразу мучительно защемило сердце, я сел на пол у раскрытых чемоданов и глубоко задумался.
Тут неожиданно пришла Маша. Вид у меня был, наверное, довольно дурацкий, когда я сидел вот так на полу и держал в руках рубашку сомнительной свежести. Но Маша не засмеялась, как сделала бы раньше. Она вообще была непривычно серьезна и даже грустна.
- Пахнет далекими странами, - сказала она, слегка раздув ноздри. - Все равно, Шура, я тебе завидую, как девчонка, хоть и нелегко тебе там пришлось.
Я подумал, что и сам себе буду завидовать впоследствии, когда немного отойду от всех переживаний.
- Ты говорил, что у тебя есть фотографии Милфорда и Анга, - сказала Маша. - Покажи мне. И пластинки, если можно...
Меня поразило, что она говорила тихо, без обычного задора, почти робко. Я начал лихорадочно выбрасывать вещи из чемодана, - Маша подбирала их молча и расправляла. Я даже не заметил, как она повесила костюм в шкаф, как отобрала белье для стирки. Все это дошло до меня потом. А пока я вынул со дна чемодана сверток с бумагами и фотографиями, - там же были и пластинки, - и застыл, судорожно сжимая этот сверток. Я чувствовал почти физическую боль при мысли о том, что сейчас увижу лица погибших друзей, возьму в руки эти загадочные пластинки...
Должно быть, я побледнел, потому что Маша усадила меня на диван и заставила выпить воды.
- Ты совсем, совсем болен, - сказала она. - И зачем я заговорила об этих пластинках!
- Что ты, Маша, - возразил я, - я же все равно сейчас достал бы все это.
- Ну, хорошо, хорошо, - успокаивающе сказала Маша. - У тебя что, с сердцем неладно?
- Нет-нет, не волнуйся, - сказал я, но тут же почувствовал, что и вправду неладно. Меня охватила странная, почти обморочная слабость, я откинулся на спинку дивана и закрыл глаза. Слабость медленно проходила.
- Я сейчас вызову скорую помощь, - заявила Маша. - Так нельзя, в конце концов.
- Машенька, пожалуйста, не надо никого вызывать, - запротестовал я. - Мне уже лучше. Просто я очень устал.
- Нет, ты болен, Шурик, - настаивала Маша. - Я даже слов таких от тебя раньше не слыхала - устал.
- Раньше со мной и не происходило ничего похожего на то, что я недавно пережил!
Я поднялся, вытер холодный пот, проступивший на лбу, отпил воды, и почувствовал себя вполне сносно. Мне было немного совестно перед Машей, - веду себя, как слабонервная барышня, чуть обморок не закатил, - но, в конце концов, что поделаешь? Видно, долго будут мне помниться Гималаи и черный храм!
Я распаковал сверток. Фотографии были где-то внутри, и я сначала достал пластинки. Маша, затаив дыхание, осторожно взяла пластинку, поглядела на нее, потом положила на стул и нервно отдернула руку.
- Они не опасны, - сказал я, - не радиоактивны.
- Да я не потому, - глухо проговорила Маша. - Только мне кажется, что они пропитаны человеческой кровью...
Должно быть, Маша за эту ночь многое передумала. Она по-прежнему не верила ни в каких марсиан, но по-настоящему поняла, что мне довелось пережить подлинную трагедию и что моя жизнь отныне пойдет, может быть, совсем иначе, чем нам с ней представлялось еще месяца два назад.
Она долго молча рассматривала фотографии - Дарджилинг, Кангченджунга, базар, гималайская красавица с мужем; Анг, Милфорд и я в группе журналистов; жилище шерпов; опять Анг с мохнатой собачкой, и опять Милфорд - в гамаке, на кресле у окна; Милфорд и я о чем-то весело разговариваем. Потом Катманду с его узкими тенистыми улицами, старинные храмы. Вот Милфорд в позе победителя ухватил за рога корову, и рядом - сумрачное личико Анга. Потом - горы, ущелье, реки, пышная зелень, цветущие луга, сияющие зубцы снежной обители... грозный хаос ледопада Кхумбу, трещина, через которую переправляется на веревке шерп... и еще - мертвое лицо шерпа и обряд похорон. Это - последние снимки, которые мне удалось проявить в лагере у монастыря Тьянгбоче. Больше я почти не фотографировал... не до того было. Я вместе с Машей смотрел эти снимки, давал короткие пояснения, и сердце у меня сжималось от горя и тоски.
- У Милфорда изумительное лицо, даже на этих случайных снимках, - тихо сказала Маша. - Он похож на Шерлока Холмса.
Я невольно усмехнулся: на мой взгляд, Милфорд ничуть не походил на прославленного сыщика - просто для Маши его облик связывался с тайной, с поисками. Впрочем, мне показалось, что Милфорд на снимках выглядел красивей, чем в действительности, - светлые глаза на темном удлиненном лице, выражение спокойного мужества и легкой иронии, так красившее его в первые дни нашего знакомства. Умное и хорошее лицо, Маша права.
- Ты думаешь о Милфорде? - печально и все так же тихо спросила Маша. - Ты теперь его до конца жизни не забудешь. А ведь все-таки это он погубил Анга, да и ты спасся чудом. Мне Анга больше жаль...
В словах Маши мне почудилась ревность к погибшему. Я вздохнул.
- Если б ты знала, Маша, до чего мне жаль Анга! Я тебе ведь не рассказал толком, какой это был замечательный парсек. Я потом расскажу про Анга и про других...
- А храм? - вдруг спросила Маша. - Ты же говорил, что Милфорд делал снимки в храме?
В самом деле, как я мог забыть об этом! Вот катушка с пленкой из аппарата Милфорда, она лежит в углу чемодана. А это что за сверток?.. Это же таинственный голубой прибор, который Милфорд вынес из храма! Я его даже не успел толком разглядеть.
Мы долго вертели в руках изящную вещицу, сделанную из странного, очень твердого голубого материала с пробегающими по нему зеленоватыми отсветами. Она с первого взгляда больше всего напоминала рамку для фотографий. Рамка была продолговатая, четырехугольная и состояла из полых полукруглых трубок, точнее, из одной трубки: нигде не было заметно ни пазов, ни соединительных швов.
С двух сторон посредине отходили вниз прозрачные отростки - тоже будто совершенно естественно выраставшие из трубки.
Сквозь них можно было видеть, что внутри трубки тянется очень сложная система тончайших проводков, стерженьков, разноцветных кристалликов. На поверхности трубки, с тех сторон, которые образовывали центральное четырехугольное отверстие, мы увидели множество отверстий различного калибра и формы круглых, овальных, щелевидных. Наружная поверхность трубки слегка поблескивала, и все время казалось, будто по ней пробегают волны зеленоватого света. Внутри, насколько удавалось рассмотреть, трубка была матовой.