- О да, наука, я понимаю! Не думайте, Алехандро, что я такой невежественный и ничем не интересуюсь, кроме денег! -Тут он помолчал и почти шепотом добавил: - Я ведь не всегда хотел денег! Но я хотел учиться, а м.не не дали учиться. Я хотел стать адвокатом. Но не было денег, и я только два месяца ходил в университет Сант-Яго... да, я там учился! А потом я встретил одну девушку... но это долго рассказывать... и опять все дело было в деньгах! И тогда я сказал себе: "Луис, только деньги дадут тебе свободу! Без денет ты - жалкий раб!" И я стал добиваться денег... нет, не для девушки, она уже вышла замуж, и я один на свете... Но я не об этом хотел... Так вот, Алехандро, о науке. Наука должна помогать людям, ведь так? Если б я был адвокатом, я мог бы защищать людей от несправедливых обвинений. Врач - лечит болезни. Инженер - строит дороги, мосты или управляет машинами. Они приносят пользу людям. А какая польза людям от того, что вы найдете следы этих небесных гостей? Они были и ушли, сейчас их нет. И зачем они нам? Люди между собой и так часто воюют; зачем же им еще пришельцы с неба?
- Луис, если люди узнают, что в пространстве, кроме них, обитают другие разумные существа, может быть, это и объединит их! - воскликнул я, повторяя слова Осборна.
Мендоса задумался.
- Может быть, так, - сказал он, покачивая головой, - а, может быть, и совсем не так. У людей многое рождает вражду. Вы ведь знаете, что было, когда европейцы открыли Америку и кинулись на нашу несчастную землю! Индейцы для них и они для индейцев были все равно, что люди с разных звезд. Разве от этого люди начали меньше враждовать между собой? О нет! Америка была залита кровью, а пришельцы спорили и дрались, и все делили и делили между собой землю, которую даже узнать не успели! Что им были индейцы, что им за дело было до наших сокровищ, до наших храмов и дворцов. Они все разрушили и разграбили!
- Луис, вы кем себя считаете - испанцем или индейцем? Ведь, судя по фамилии, вы - потомок завоевателей? - спросил я, пораженный горечью, которая звучала в его голосе.
- Я - чилиец, - ответил он. - У нас почти все метисы. И я ведь вовсе не осуждаю конквистадоров - о нет! Люди есть люди. И власть инков тоже была тяжелым ярмом. Мои предки с материнской стороны - арауканы - были свободолюбивы. Они были простые люди, охотники и рыболовы, они не хотели строить дворцов и храмов, не ценили золота. И они не пустили к себе ни инков, ни испанцев. Они долго боролись за то, чтоб жить так, как они хотят. Но и эта борьба кончилась так, как должна была кончиться: победил сильнейший!
- А сейчас арауканы существуют? - спросил я.
- Они живут в лесах за рекой Био-Био, - угрюмо ответил Мендоса. - Стоило ли столько сражаться, чтобы человечество в конце концов даже не знало, существует ли такой народ! Педро де Вальдивия пришел к ним с огнем и мечом. Они победили дикари победили опытного воина! - а слава досталась ему, побежденному захватчику!. Его именем назвали город на побережье, его статуя стоит в Сант-Яго... А наши арауканы, кто о них анает? Нет, нет, Алехандро, открытие новых миров тоже не принесет счастья людям!
- Не везде же обстоят дела так, как в Чили... - начал я.
- О, я был, не только в Чили! - перебил меня Мендоса. - Я знаю мир, я старше вас, Алехандро. Я понимаю - вы опять говорите о своей стране... Но в мире столько людей - и не все они согласятся жить в стране, устроенной так, как ваша...
Мендоса спорил, что и говорить, здорово! Но я, хоть и начал спор с такого шаткого аргумента (особенно неубедительного для Мендосы с его взглядами на жизнь), все же не хотел признать себя побежденным и долго пытался втолковать ему, как устроен мир и каковы его перспективы. Мендоса только скептически качал головой и заверял, что всякий человек хочет жить по-своему, что одного счастья для всех не придумаешь.
В доказательство того, что люди по-разному понимают счастье, он тут же привел пример.
- Вот в Сант-Яго один человек захотел изобразить на своем теле историю приключений Робинзона Крузо - это есть такой роман, вы, наверно, читали. Он сделал на теле 700 картин и для этого вытерпел 22 миллиона булавочных уколов! 22 миллиона, Алехандро, вы только подумайте!
Пример мне показался совершенно несуразным, и я спросил:
- Что же, это, по-вашему, и есть счастье?
- По-моему, нет, - резонно возразил Мендоса, - а вот он счастлив! Я с ним говорил: он так гордится тем, что сделал!
Затем Мендоса сказал, что он не хотел бы жить в такой стране, которую я описываю ("Хоть там, вероятно, и очень хорошо!" - вежливо прибавил он), ибо для него свобода - выше всего.
- А здесь вы свободны? - уже со злостью спросил я.
Мендоса неожиданно заявил:
- Здесь я могу добиваться свободы и счастья, потому что здесь много несчастных, а если в вашей стране все счастливы, то мне было бы стыдно чего-то добиваться. А это же еще хуже!
Мак-Кинли, в эту минуту подошедший к нам, захохотал. Я в первый раз слышал, чтоб он громко смеялся.
- Вы его не убедите! - сказал он. Когда он отошел от нас, Мендоса быстро спросил:
- Алехандро, как вы думаете, - это хороший человек?
- Он ведь тоже вместе со всеми вытаскивал вас из пропасти, - оказал я, чтоб уклониться от ответа.
- О, это не то! Вместе со всеми - да; ведь иначе ему было бы стыдно. Один - не думаю. Нет, нет, он не спустился бы в пропасть, как сеньорита Мария!
Мне совсем не хотелось обсуждать достоинства Мак-Кинли, и я сказал:
- Ну, я слишком мало знаю, Мак-Кинли, чтобы спорить с вами... А вы, Луис, хороший человек? - шутливо спросил я.
Мендоса произнес свое: "Quien sabe?" и серьезно задумался.
- Я не очень плохой человек, - словно оправдываясь, сказал он после паузы. - Это жизнь меня делает плохим.
Я хотел сказать, что это очень удобная теория, но промолчал.
Мы спускались все ниже, и местность становилась приветливой и красивой. Это была уже tierra templada - полоса умеренного климата. Тут бродили стада быков и овец, росли деревья, трава, цветы... И хоть с гор тянуло холодком, но яркое солнце и чистый воздух прибавляли нам сил. Мендоса тоже выздоравливал, но нога у него еще болела, и его тащили индейцы оригинальнейшим способом - на стуле, привязанном веревкой, протянутой через лоб носильщика (так путешествовали здесь миссионеры). У Мендосы вид был при этом довольно нелепый (тем более, что ногу его пришлось укрепить на специальной планочке, прибитой к стулу), и Маша, посмотрев на него, решительно отказалась путешествовать таким образом, хоть первый день ей было очень трудно идти.
Трава на холмах вокруг совершенно пожелтела - щедрое чилийское солнце успело ее выжечь, хотя здешнее лето лишь начиналось. Растительность и здесь оставалась довольно скудной, но все же это было не то, что вверху, где только и видишь колючие кактусы да скорченные, точно в судорогах, ветки адесмии. На той высоте, где мы видели котловину, исчезла даже тола - самый жизнестойкий кустарник Кордильер, рискующий подниматься в горы выше всех. Маша собирала там лишь редкие чахлые травинки, пучками торчащие кое-тде среди камней, да еще - мхи и лишайники. Тут дело другое, тут жизнь! Маша, забыв о своих ушибах, так и сновала по лужайкам, собирая травы, цветы, листья. Она радовалась - такой коллекции все ботаники в Москве будут завидовать.
Леса тут не было, деревья росли группами или поодиночке, открывая широкие травянистые пространства. Мы видели чилийские пальмы с толстыми стволами (попадались экземпляры до двух метров в диаметре!), коричневое дерево с большими круглыми листьями, словно пожелтевшими от солнца, .красивые араукарии с длинным прямым стволом и плоской широкой кроной. Кивнув на араукарии, Мендоса опять заговорил о том, что люди живут по-разному. Вот, например, в Южной Америке араукария, можно сказать, кормит бедняков: и ствол ее, и съедобные маслянистые шишки - все идет в ход. "А в вашей стране араукария не растет", - сказал он.
- Зато у нас есть сибирский кедр, он не хуже, - ответил я. - Но знаете ли вы, Луис, что наш народ прямо-таки жить не может без картофеля? А ведь родина картофеля - как раз Южная Америка.