Осборн решительно отказывается спуститься вниз. Но и дальше двигаться он не может - даже если его будут тащить носильщики. Поэтому мы разбили лагерь на небольшой площадке, защищенной от ветра. С ним останутся почти все. Дальше пойдем вчетвером - Соловьев, Мак-Кинли, Мендоса и я. С намичетверо носильщиков и Карлос. Мендоса говорит, что осталось километра два, не больше. Но на такой высоте каждый шаг дается дорого. А нам придется подниматься еще выше, к вечным снегам.
4 декабря. Бредем цепочкой по снежной пустыне; кругом грозно торчат кровавые скалы. Уже очень высоко - 5800 метров. Каждый шаг делаешь с таким усилием, словно вытягиваешь ноги из глубокого сыпучего снега. Перед глазами плывут красньге круги, сердце бьется где-то в глотке, и голова разламывается от боли.
В тот же день, вечером. Сегодня шли по красному снегу. Он был розовый, а следы от шагов наливались, будто кровью. Смотреть на это было неприятно. Но мы-то знаем, что это просто колонии микроорганизмов, а на индейцев кровавый снег произвел жуткое впечатление, и они решительно отказались идти дальше. Даже Карлос заколебался. Но он все-таки идет с нами. Неподалеку от границы красного снега мы оставили палатку, запас продуктов и снаряжения. Здесь останутся носильщики. Кто знает, в каком состоянии вернемся мы оттуда? Но сейчас мне все равно, я слишком устал.
Мендоса говорит, что дальше он сам не ходил, но дорогу знает точно. Завтра на рассвете двинемся к тайнику. Теперь уже совсем недалеко.
5 декабря. Мы снова у границы красного снега. Мендосе дали двойную порцию снотворного - он совсем плох. Нам немногим лучше.
Как все это ужасно! Не могу сейчас больше писать; нет сил".
Дальше в дневнике есть более подробный рассказ о том, что случилось, но записи эти, тоже сделанные в горах, весьма отрывочны и невнятны. Поэтому лучше я расскажу об этом не по дневнику.
Итак, мы впятером пошли дальше, постепенно поднимаясь все выше. Впрочем, подъем был не очень значительным. Да и путь относительно легкий. Только раз пришлось спуститься в довольно глубокую и широкую расселину, а потом выбираться из нее по крутому обрыву. На небольшой высоте это было бы вовсе нетрудно для физически здорового и крепкого человека, а тут мы, выбравшись из расселины, долго лежали без сил. Карлос налил нам из термоса по кружке горячего чая. Стало немного легче. Мендоса сел и начал оглядываться кругом.
- Теперь мы пойдем вон туда, за этот гребень, - сказал он.
Впереди торчал острый зазубренный гребень, нужно было перебраться через него. Сделав это, мы очутились в странном месте - словно сотни молящихся в белых плащах с остроконечными капюшонами стояли на коленях, слегка склонив головы. Подойдя ближе, мы увидели, что это фигуры из снега, созданные причудливой работой горного солнца и ветра. Верхние слои снега подтаивали языками, устремленные вниз, и вот получились такие странные фигуры. Местные жители называют их очень метко "снега кающихся" - действительно кажется, что снежные фигуры охвачены глубокой скорбью.
- Вот здесь, на северном склоне, должна быть пещера, задыхаясь от усталости и волнения, прошептал Мендоса, - там будет вырублен крест.
Мы начали подниматься по северному склону и вскоре увидели небольшое темное отверстие в скале. Над ним был вырублен косой крест.
Признаюсь, что на минуту нам стало страшно, несмотря на равнодушие и смертельную усталость, рожденные горной болезнью. "Железной маски" с нами, конечное не было, а кто его знает, что там, в пещере? Но, в конце концов, делать было нечего. Да и дозиметры предупредят об опасности, если только не будет слишком поздно.
Соловьев хотел идти первым, но мы все его удержали. Я стоял ближе всех к пещере и, не дожидаясь окончания спора о том, кому идти впереди, полез в темное отверстие. Там пришлось ползти на четвереньках. "Неужели небесные гости выбрали такое неудобное место для склада?" - думал я, когда белый луч фонарика выхватывал из тьмы низко нависающие над головой неровные своды.
Время от времени я направлял луч фонарика на дозиметр он бездействовал...
Я прополз метров пять-шесть и уткнулся в глухую каменную стену. Дальше пути не было. Сколько я ни светил фонариком, не увидел ни щели, ни какого-либо признака искусственной кладки. Я сел, согнувшись, и услышал прерывистое дыхание это подползал Соловьев.
- Поворачивайте назад, Арсений Михайлович! - крикнул я. В этой норе ничего нет.
Мой голос, усиленный каменной трубой, как резонатором, донесся до слуха Мендосы, стоявшего у входа.
- Как ничего нет! - отчаянно вскрикнул он. - Это та самая пещера! - Он тоже влез в нору. - Ищите лучше, этого не может быть! Они куда-то все запрятали!
- А может быть, они все унесли с собой? - спросил Соловьев.
- Нет, нет, я уверен, что нет! Они должны были вернуться сюда, потому и крест вырубили! - кричал Мендоса в возбуждении. - Ищите, бога ради, ищите!
Мы с Соловьевым, следуя друг за другом, обшарили каждую неровность стены и пола, проверили все углубления. Ничего не было! Мы молча вылезли из пещеры и сели в изнеможении. Мендоса дико поглядел на нас и, не сказав ни слова, уполз внутрь. Через некоторое время оттуда донесся не то протяжный стон, не то вой. Я полез туда. Мендоса в исступлении бился головой о каменные стены, кусал пальцы и выл. Я еле вытащил его из пещеры, усадил на выступ, заставил выпить коньяку. Он немного утих, но лицо его было искажено страданием, из прокушенной губы сочилась струйка крови. Мак-Кинли смотрел на него не то с презрением, не то с жалостью.
- Успокойтесь, Луис, - сказал я. - Мы найдем. Рано или поздно мы найдем.
Потом мы все легли у пещеры и не шевелились, пока холод не пробрал нас до костей. Мы нехотя встали; Карлос опять дал нам чаю: на больших высотах организм теряет много воды, и пить просто необходимо.
- Что ж, надо спускаться пониже, - сказал Соловьев. Здесь нам ночевать нельзя.
Мендоса вдруг вскочил, задыхаясь, и сейчас же опять упал лицом в снег. Я подошел и поднял его.
- Последняя надежда... - хрипло бормотал он. - Все исчезло, пресвятая дева, все погибло!
- Да ничего не погибло! - с досадой сказал я (это надо уметь - на такой высоте закатывать истерики!) - Наберитесь мужества, Луис, ведь вы же мужчина! Встаньте!
- Я не мужчина, я жалкий обломок, - горестно прошептал Мендоса. - Я останусь здесь... Последняя надежда... о боже мой! Клянусь, это та самая пещера...
Тут вмешался Мак-Кинли. Его эта сцена вывела из равновесия.
- Только попробуйте тут остаться! - грозно заявил он. - Я из вас лепешку сделаю! Немедленно вставайте и прекратите хныкать. Слушать тошно!
Мендосе, наверное, нужен был именно такой резкий толчок, а не ласковые уговоры. Он посмотрел на Мак-Кинли мутными глазами и, шатаясь, поднялся. Мы двинулись вниз.
Не пройдя и десятка шагов, Мендоса отчаянно вскрикнул.
- Черт его подери! - проворчал Мак-Кинли. - Опять начинается мелодрама!
Но Мендоса кричал от радости. Он шел за Соловьевым и вдруг заметил на рукаве его шерстяного свитера какую-то яркую точку. Он подбежал к Соловьеву и, схватив его за рукав, извлек из вязаных летель запутавшуюся в них странную вещицу.
Очень легкая, почти невесомая, красивого розовато-сиреневого цвета, она походила на крошечную витую раковину. Из ее отверстия чуть заметно высовывались два тончайших усика, похожих на паутину, но твердых и очень гибких. Сама вещица была исключительно упруга - она сминалась под легким нажимом и немедленно выпрямлялась, принимая прежнюю форму.
У Мендосы на глазах выступили слезыне то от радости, не то от холодного ветра.
- Видите, - прохрипел он, - здесь все-таки были небесные гости! Это их следы! Этота самая пещера!
Должно быть, Мендосу, кроме крушения надежд, терзал еще и страх, что мы ему не поверим. Ему стало легче, когда он нашел эту загадочную раковинку.
Стоять долго на крутом склоне, под холодным ветром, было невозможно. Мы двинулись дальше. Да и так главное было уже ясно. Вещица эта, видимо, зацепилась своими усиками за свитер, когда Соловьев ползал в тесной норе. Конечно, она имеет прямое отношение к небесным гостям: это ясно и по ее виду, и по месту, где ее нашли, - кто еще мог оставить здесь, в этой ужасной поднебесной пустыне, такой необыкновенный прибор? Куда девалось остальное имущество небесных гостей из пещеры, мы, понятно, додуматься не могли. Каково назначение этого прибора, тоже выяснить пока было невозможно. Значит, оставалось идти, идти, задыхаясь, еле волоча ноги, назад, к людям, к жизни, к прекрасному, драгоценному земному воздуху, которого так не хватает здесь! И мы шли, молча, низко опустив головы, не зная, дойдем ли.