И с Машей было не легче. Она приходила каждый день, очень трогательно хлопотала по хозяйству (вместе со старушкой Лукьяновной с нашего двора, которая уже несколько лет после смерти мамы вела мое холостяцкое хозяйство). Но мы, по молчаливому уговору, избегали упоминать об экспедиции и обо всем, что связано с ней. А о чем же мне еще было разговаривать, когда я только об этом и думал? Вот и выходило, что мы больше молчали. И мне казалось: все, что раньше связывало нас с Машей, было непрочным.
С тем большим нетерпением и жадностью набрасывался я на книги. Писем от Соловьева долго не было — кроме коротенькой, в несколько строк, записки, извещавшей, что экспедиция благополучно прибыла в Катманду, — и чувство одиночества, так томившее меня в эти дни, отступало, лишь когда я находил единомышленников в книгах.
Читал я, конечно, очень предвзято и по-дилетантски. Мне вовсе не хотелось объективно и беспристрастно устанавливать истину. Да и как бы мог я, профан, сделать это? Я искал успокоения, искал помощи, дружеской поддержки, а не холодной справедливости. А попутно мне, конечно, просто хотелось изучить хоть немного астрономию, чтоб не выглядеть невеждой в глазах Соловьева и других астрономов. Я и читал все, что попадалось под руку, жадно впитывая новые и новые факты.
Боже, каким же я был самодовольным глупцом всю жизнь! Как мало я знал и как попусту подчас тратил время! Может быть, эти мои сожаления кое-кому покажутся и преувеличенными, но я в самом деле испытывал такие чувства в те дни. Да и позже. Начиная с той гималайской весны, я непрерывно узнавал что-то новое и удивительно интересное.
Вскоре я знал уже многое, хотя и вразброс, без системы. Я уже с полуслова понимал рассуждения и аргументы Арсения Михайловича и его единомышленников. Мне стыдно было вспомнить, что еще совсем недавно я ничего толком не слышал о работах Г.А.Тихова и только хлопал глазами, когда Соловьев рекомендовал мне прочесть у Тихова о марсианской флоре.
Часто, вытянувшись на диване и глядя на зеленые ветви тополя, затенявшие мое окно, я мысленно представлял себе сухие каменистые плоскогорья и красные песчаные пустыни Марса, по которым проносятся беспощадные вихри. Мир, умирающий от жажды в сухом прозрачном воздухе, под ярким сиянием далекого Солнца. Полярные ледяные шапки дают мало влаги, но все же весной они испаряются, над Марсом льют холодные дожди и везде, куда распространяется влага, вспыхивает красноватое пламя первых побегов; потом этот красновато-коричневый цвет, так напоминающий рыжевато-красные земные побеги, гаснет, переходит в сине-фиолетовые тона зрелости. Под свистящим ветром качаются странные — голубые, синие, фиолетовые листья, цветут не известные нам цветы. Они стойко выдерживают и недостаток влаги, и пыльные бури, и ледяной холод ночей… Наверное, они, как цветы Гималаев у границы вечных снегов, укрыты густым пухом, — думал я. — Наверное, вообще в климате высокогорных местностей есть много общего с марсианскими пустынями — резкий холод, ураганные ветры, сухой разреженный воздух, слепящее сияние солнца… Пустынями? Нет, нет, я не верю, что Марс — пустыня! Если даже там и в самом деле такие условия, как мы себе представляем, то ведь не сразу же они сложились. Марс постепенно терял атмосферу, его обитатели могли приспособиться к медленно изменяющимся условиям. Я снова и снова вглядывался в сложную сеть марсианских каналов — тонких пунктиров, перекрещивающихся с обдуманностью, неестественной и невозможной для творений природы. Квадраты и ромбы, трапеции и треугольники, правильные круги… Нет, конечно же, это уверенная воля разумных существ, это их гениальные планы воплотились в жизнь. Каким образом вода тающих полярных шапок могла бы дойти до экватора? Даже небольшие неровности почвы меняют течение земных рек. Чем равниннее местность, тем больше они петляют, обходя каждый бугорок, уклоняясь от борьбы с твердым грунтом. Только горные реки стремительно несутся вниз по прямому пути. Но если даже на полюсах Марса есть высокие горы, то ведь его полярные шапки не тают, как у нас снег и лед, а испаряются в воздух, проливаются дождем… И воды на поверхности почвы там не встретишь… Нет, это не реки несут жизнь экваториальным областям, а искусственные сооружения — каналы, трубы, водонапорные станции, разумное распределение небольших природных ресурсов.
И я, щуря глаза, всматривался в скрещения каналов, ища в них марсианские оазисы, которые еще в прошлом веке увидели итальянец Скиапарелли и американец Персиваль Лоуэлл. Скиапарелли был инженером, но изменил своей профессии ради созерцания звезд. Перед молодым американским консулом в Японии, Лоуэллом, открывалась блестящая дипломатическая карьера, но он отказался от всех ее соблазнов и двадцать лет прожил в Аризонской пустыне, потому что там, на высоте более двух километров, в чистом сухом воздухе яснее виделись далекие звезды и среди них — красная планета, испещренная загадочными тонкими линиями. Лоуэлл верил в существование марсиан; он увидел не только правильные линии каналов, но и параллельные пути, и правильные скрещения, и черные точки на них — конечно же, населенные пункты! Он видел то, что отказывались видеть другие, неверующие. Что это было — фанатизм верующего или убежденность исследователя? Ведь долгие годы потом астрономы всех стран издевались над Лоуэллом, утверждали, что каналы — обман зрения, порожденный несовершенством телескопов, что беспорядочное скопление точек при наблюдении издали порождает несуществующие линии… Но Лоуэлл верил.
И вот передо мной — новейшие фотокарты Марса, добытые при помощи телевизионного телескопа Соловьева. На них эти линии видны совершенно ясно. Да, при увеличении они оказываются неровными, прерывистыми, иногда кажутся цепью темных пятен. Что же из этого? Ведь перед нами, конечно, не сами каналы (их нельзя увидеть, даже пролетая над поверхностью Марса, это, скорее всего, трубы, проложенные в почве), а марсианская растительность, которая еще более жадно жмется к воде, чем наша, земная. Понятно, что она в одних местах разрастается гуще, в других — узкой, невидимой для наших телескопов полоской, прижимается к каналу. И где-то на скрещениях каналов, в сине-фиолетовой глубине марсианских морей-лесов расположены города и селения, может быть, покрытые прозрачными куполами из пластмассы, где кондиционированный воздух, тепло и свет дают машины. Мой любимый поэт, Валерий Брюсов, еще в начале нашего века предсказывал появление таких городов на Земле — даже всемирного города:
Правда, Брюсов рисовал дальше земной рай, счастливое общество «царей стихий, владык естества, последышей и баловней природы», чья жизнь будет вечным пиром. Кто знает, как там, у марсиан, обстоит дело с социальным устройством? Тут я поймал себя на мысли, что думаю о марсианах уже всерьез, с полной уверенностью в их существовании. Но что же невероятного в том, что они существуют? Почему бы и не думать об этом? Может быть, я и не брошу своей профессии ради астрономии, как сделали инженер Скиапарелли и дипломат Лоуэлл, но не думать о том, что произошло, не думать непрерывно, ежеминутно я уже не могу. Вся моя жизнь, все мое сознание отдано сейчас одному — разгадке великой тайны. А что будет потом, когда все разъяснится — посмотрим.
Пришло наконец первое подробное письмо от Соловьева из Катманду.
«Вы очень хорошо рассказали мне о здешних местах, — писал он, — и я чувствую себя так, словно когда-то побывал в Гималаях. Но, конечно, никакие, даже самые детальные и яркие описания не передают всей красоты и очарования этих краев. Честное слово, Александр Николаевич, я должен был бы испытывать к вам чувство глубочайшей благодарности уже за то, что сейчас нахожусь в этом зеленом раю. Поверьте, я хорошо понимаю, что мои восторги не очень деликатны: ведь для вас все воспоминания о Гималаях покрыты тенью трагедии. Но я верю, что жертвы были не напрасны. Мы пойдем теперь в горы во всеоружии и раскроем тайну Черной Смерти и Сынов Неба. Звучит ультраромантично; но ведь и дело, за которое мы с вами взялись, — это, если подумать, высочайшая поэзия и романтика, дорогой Александр Николаевич! А романтика не всем доступна поэтому в наш успех не все верят. Как там у вас, в Москве, идут дела? Какие новости? Не было ли новых вспышек на Марсе? Надеюсь, что вы не падаете духом, думая о трудностях, предстоящих нам. Читайте побольше — вам теперь надо знать все, что возможно для непрофессионала, о небе и звездах. Фламмариона прочтите, если незнакомы, Циолковского… Эти люди умели мечтать!»