Все же они уверенно вели нас по тому же пустынному, каменистому плоскогорью, по которому вы с ними возвращались из храма. Лакпа Чеди показал мне пещеру, где лежали тела Милфорда и Анга. Но шерпы уже давно забрали тела и сожгли их. Конечно, для науки это — потеря: тело Милфорда следовало внимательно осмотреть, произвести вскрытие — ведь надо же выяснить более точно природу Черной Смерти! Ее проявления, по вашим рассказам, хоть и походят несколько на лучевую болезнь, но полностью с ее симптомами не совпадают… Однако я хорошо понимаю, что вам все же приятно будет сознавать, что тело вашего друга больше не лежит под непрочной охраной камней, которые легко разбросал бы медведь или волк (если б им вздумалось забрести в эти пустынные края), что огненное погребение — должно быть, именно тот вид погребения, которое выбрал бы сам Милфорд, так близко связанный с Востоком, надежно защитило его. Грустно мне было стоять у этой пещеры. Мне казалось, что я тоже знал и любил этих замечательных людей. Англичане обнажили головы; я последовал их примеру. Впрочем, долго стоять с непокрытой головой на ледяном ветру высот нельзя. Мак-Кинли первый натянул свою вязаную шапку и заставил Осборна сделать то же.
Ну вот. И на этом, собственно, кончилась наша экспедиция. Вы недоумеваете? Еще бы! Ведь никому в голову даже не приходило, что может произойти. И мне тоже. Итак, уже около часа я замечал, что шерпы сильно беспокоятся и как-то неуверенно озираются по сторонам. Началось это с того, что нам преградила путь очень узкая, но глубокая и длинная трещина. Перешагнуть ее не стоило никакого труда, и я бы попросту не обратил на нее никакого внимания. Но шерпы осматривали ее с видом величайшего изумления и тревоги. Я спросил их, не сбились ли мы с пути; они заверили, что мы идем правильно, но что трещины здесь никогда не было. Не знаю, почему я не задумался над тем, что это может означать; вероятно, я просто, как и все участники экспедиции, сгорал от нетерпения: ведь до цели оставалось тогда уже меньше часа ходу. Один Мак-Кинли нахмурился, услышав, что говорят шерпы; он зато и меньше всех был потрясен тем, что случилось дальше. Правда, он вообще всегда мрачен и невозмутим. А мы все просто пришли в отчаяние и сейчас еще не можем опомниться.
Только успели мы подняться из впадины, где расположена пещера, как путь нам снова преградила трещина. На этот раз она была настолько широкой, что даже перепрыгнуть через нее не удавалось. Шерпы застыли, увидев эту трещину, и начали бормотать молитвы. Мы сказали им, что надо переправиться на ту сторону по веревке. Лакпа Чеди долго раздумывал, советовался с товарищами, и наконец объявил, что сначала они пойдут одни, а мы должны подождать здесь. Лица у них окаменели, в глазах было отчаяние и ужас. Мак-Кинли что-то пробормотал сквозь зубы. Потом он вскарабкался на высокий обломок скалы и начал вглядываться вперед. Шерпы переправились через трещину и медленно двинулись дальше. Пройдя еще несколько шагов, шерпы остановились и вдруг упали ничком на землю. Полежав так с минуту, они чуть не бегом бросились обратно. Мак-Кинли слез с обломка и с ожесточением выругался.
— Что случилось? — спрашивали мы.
— Сейчас они вам расскажут, — зловеще пообещал шотландец.
Лица шерпов были искажены ужасом, руки дрожали.
— Гнев богов! — задыхаясь, сказал Лакпа Чеди. — Боги приказали больше никого не пускать в ущелье. Они закрыли вход в свою обитель!
В голосе его прозвучало скорбное торжество. Мы недоумевали.
— Мой друг, — мягко, но настойчиво оказал Осборн, — поймите, нам не страшен гнев богов. Вы увидите, что мы все вернемся невредимыми. Вы можете остаться здесь, а мы пойдем в ущелье.
Шерпы с недоумением поглядели на него.
— Нет больше ущелья! — сказал Лакпа Чеди. — Нет храма, нет реки. Ничего нет. Гнев богов все уничтожил.
— Что они говорят? Что это значит? — спрашивали мы, не в силах еще поверить, что произошла катастрофа, что вмиг рухнули все наши замыслы, все наши надежды.
— Они говорят правду, джентльмены! — подтвердил Мак-Кинли. — Вы же видите, что здесь недавно произошло сильнейшее землетрясение.
Мы огляделись. Действительно, все кругом было сдвинуто, изломано, исковеркано, зияли трещины, высились нагромождения гигантских камней со свежими, не успевшими обветриться изломами.
— Не может быть! — в полной растерянности пробормотал я.
— Почему не может быть? — угрюмо возразил Мак-Кинли. Землетрясения в Гималаях — не такая уж редкость.
Да, конечно, землетрясения в Гималаях бывают часто. Но ведь надо же, чтоб это землетрясение произошло именно в эти дни и в этом месте! И замысел, и выполнение достойны богов. Однако, поразмыслив, я нахожу, что эти боги, кто бы они ни были, обошлись с нами весьма гуманно. Они заперли наглухо двери перед самым нашим носом — всего только! А что им стоило бы устроить это в тот момент, когда мы вошли в ущелье?
Но, кроме шуток, катастрофа полнейшая. Распространяться о своем состоянии не буду — вы сами можете догадаться, что оно, мягко выражаясь, оставляет желать лучшего. Сначала мне не хотелось даже писать вам, но вот я рассказал обо всем и почувствовал, что стало как-то легче. Это письмо отправится с сегодняшним самолетом в Индию, а оттуда — в Москву. Сам же я проделаю этот путь на несколько дней позже. Надо еще дать официальное объяснение непальскому правительству, потом присутствовать на празднике, где будет показано искусство непальских спортсменов, и так далее. Словом, надо проделать все, чего требует вежливость. А потом я надеюсь явиться в Москву вместе с Осборном. Он, конечно, тоже огорчен, но по-прежнему пылает энтузиазмом и уверен, что из ваших пластинок можно что-нибудь выжать (кстати, ничего я здесь не знаю: как идут дела в этом направлении?). Сейчас мы согласовываем этот вопрос с Москвой и Лондоном. Отказа с чьей бы то ни было стороны мы не ждем — но опять-таки необходимые формальности оттянут наш приезд.
Письмо мое несколько мрачно, но вы все же не предавайтесь отчаянию, дорогой Александр Николаевич! Я верю, что все еще наладится, не тем, так другим путем!»
Я был так ошеломлен, что не мог сказать ни слова. Маша вопросительно поглядела на меня — я молча протянул ей письмо. На этот раз и Машу, что называется, пробрало, она даже вскрикнула, читая о катастрофе.
— Ну, что за трагическая нелепость! — горячо оказала она. — Ведь это же ужасно! — и вдруг задумалась. — Постой, Шура, а откуда же возникли слухи об их гибели? Что все-таки означает эта передача?
— Да, в самом деле, — вяло сказал я. — Впрочем, теперь это уже не так важно. Ведь все живы и здоровы…
«Нет, нет, Соловьев не сдастся! — думал я. — Не может быть, чтоб он ничего не предпринял дальше. Ведь пластинки заговорили! И вспышки на Марсе продолжаются… Он будет действовать!»
Я уже начал ходить на работу, втягивался понемногу в жизнь редакции и с удовлетворением отмечал, что журналистика все же осталась близка моему сердцу. Мне уж, признаться, казалось в последнее время, что я охладел ко всему, что не связано с гималайской загадкой. Конечно, я несколько отошел от своей привычной жизни, не уходил в работу с головой, как это бывало раньше, но все же работал охотно. Но когда я ехал на аэродром встречать Соловьева, я опять уже ни о чем не мог думать, кроме одного: что будет дальше, как пойдут наши поиски?