Но так или иначе, а в каких-то особых условиях, эта пластинка, находясь в электромагнитном поле, раскрыла еще одну свою тайну: не удалось полностью выяснить, как это получалось, но на ней стали исчезать светящиеся контуры Кордильер и океанского побережья, а на их месте проступили контуры другой горной страны, уже не прилегающей к морю. Новая карта держалась недолго, но ее успели сфотографировать; географы установили, что это — непальские Гималаи. Светящаяся точка находится в Соло-Кхумбу, невдалеке от ледопада Кхумбу.
Сначала меня (да и всех, кажется) это известие ошеломило. Неужели там было еще одно место высадки, а мы об этом не знали?
Но Соловьев, внимательно изучавший карту, сказал:
— Да ведь это и есть тот самый исчезнувший храм! Недалеко от ледопада! Это, кстати, показывает, до чего приблизительны карты наших гостей. Хотел бы я знать, для чего им понадобились эти карты с такими неточными сведениями? Мы на своей планете никак не можем разыскать по их картам, где они высадились. А они что же, рассчитывали найти друг друга? Впрочем, может быть, это примерное указание, куда они будут направлять свой путь? Если так, то плохи наши дела! Эти расчеты поневоле должны быть очень несовершенными.
— Почему? — заспорил Осборн; он обижался за небесных гостей так живо, будто они приходились ему ближайшими родственниками. — А, может быть, у них были возможности управлять космическим кораблем с абсолютной точностью?
— Тогда почему же они не указали на картах более точно места предполагаемой высадки? — спросил Соловьев. — Но не будем спорить — это бесполезно: мы слишком мало знаем, чтоб утверждать что-нибудь с уверенностью. Давайте установим твердо только один факт, теперь уже несомненный, — светящиеся точки действительно означают места высадки, как мы и предполагали.
— Да, да, конечно, это же очень важно! — обрадовался Осборн. — Но как быть теперь с планом Мендосы? Ведь его тайник не обозначен на пластинке? Может быть, нам надо ждать в Сант-Яго, пока не расшифруют пластинку до конца? Ведь космических кораблей могло быть много! Может быть, засветится еще какая-нибудь точка?
— Да, и не исключена возможность, что эта точка засветится как раз в том месте, на которое указывал Мендоса! — возразил Соловьев. — А кто знает, когда удастся добиться нового успеха с пластинкой? С того вечера, когда проступило первое изображение, прошло больше трех месяцев. Мы не можем так долго бездействовать. Я предлагаю идти в горы по маршруту Мендосы.
На этот раз Мак-Кинли был согласен с Соловьевым. Я тоже ратовал за немедленное выступление. Я был уверен, что Мендоса не ошибается — ведь все данные говорили за это! Теперь возвращаюсь к дневнику:
«1 января. Вчера мы выпили коньяку: встречали Новый год высоко среди красных скал и каменных россыпей в горах. Мендоса ведет нас уверенно, но волнуется так, что жалко смотреть. Он исхудал, осунулся, запавшие глава лихорадочно блестят.
— Луис, будьте поспокойнее! — уговариваю я его. — Вы же сами говорите, что дорога предстоит трудная… а в таком состоянии идти нельзя.
— Ничего, я выдержу! — сквозь зубы отвечает Мендоса. Впереди — счастье, Алехандро, счастье, впереди — все мои мечты и надежды!
Меня это лихорадочное возбуждение пугает. Ну а что, если мы там все-таки ничего не найдем? Для всех нас это будет еще одним ударом, но у нас останутся надежды, а Мендоса, как я понимаю, будет совершенно убит. Я всерьез опасаюсь каких-нибудь отчаянных поступков с его стороны. На него вдобавок очень действуют воспоминания. Он показал мне место на узком каменном карнизе над рекой, где немец хотел его убить и сам свалился в пропасть. А на следующий день сказал:
«Вот тут упал швейцарец. Немец лежал на этом выступе и резал веревку. Какое у него было лицо, Алехандро! Холодное, как у дьявола, и губы мертвые, синие».
Картина впечатляющая. Но губы у немца могли посинеть и от холода: тут все время дует пронизывающий ветер и вообще адски холодно, только что снега нет. Впрочем, снега вершин слепят глаза, точно они в двух шагах от нас, и мы носим темные очки. А как раз сейчас начал хлестать дождь с ледяной крупой. Надо прятать дневник. Проклятая пуна!
3 декабря. Осборну совсем плохо, его мучают головные боли и тяжелая одышка. Это опять горная болезнь. Все мы на ночь принимаем снотворное — иначе не заснешь от сердцебиения и удушья.
Осборн решительно отказывается спуститься вниз. Но и дальше двигаться он не может — даже если его будут тащить носильщики. Поэтому мы разбили лагерь на небольшой площадке, защищенной от ветра. С ним останутся почти все. Дальше пойдем вчетвером — Соловьев, Мак-Кинли, Мендоса и я. С нами четверо носильщиков и Карлос. Мендоса говорит, что осталось километра два, не больше. Но на такой высоте каждый шаг дается дорого. А нам придется подниматься еще выше, к вечным снегам.
4 декабря. Бредем цепочкой по снежной пустыне; кругом грозно торчат кровавые скалы. Уже очень высоко — 5800 метров. Каждый шаг делаешь с таким усилием, словно вытягиваешь ноги из глубокого сыпучего снега. Перед глазами плывут красные круги, сердце бьется где-то в глотке, и голова разламывается от боли.
В тот же день, вечером. Сегодня шли по красному снегу. Он был розовый, а следы от шагов наливались, будто кровью. Смотреть на это было неприятно. Но мы-то знаем, что это просто колонии микроорганизмов, а на индейцев кровавый снег произвел жуткое впечатление, и они решительно отказались идти дальше. Даже Карлос заколебался. Но он все-таки идет с нами. Неподалеку от границы красного снега мы оставили палатку, запас продуктов и снаряжения. Здесь останутся носильщики. Кто знает, в каком состоянии вернемся мы оттуда? Но сейчас мне все равно, я слишком устал.
Мендоса говорит, что дальше он сам не ходил, но дорогу знает точно. Завтра на рассвете двинемся к тайнику. Теперь уже совсем недалеко.
5 декабря. Мы снова у границы красного снега. Мендосе дали двойную порцию снотворного — он совсем плох. Нам немногим лучше.
Как все это ужасно! Не могу сейчас больше писать; нет сил».
Дальше в дневнике есть более подробный рассказ о том, что случилось, но записи эти, тоже сделанные в горах, весьма отрывочны и невнятны. Поэтому лучше я расскажу об этом не по дневнику.
Итак, мы впятером пошли дальше, постепенно поднимаясь все выше. Впрочем, подъем был не очень значительным. Да и путь относительно легкий. Только раз пришлось спуститься в довольно глубокую и широкую расселину, а потом выбираться из нее по крутому обрыву. На небольшой высоте это было бы вовсе нетрудно для физически здорового и крепкого человека, а тут мы, выбравшись из расселины, долго лежали без сил. Карлос налил нам из термоса по кружке горячего чая. Стало немного легче. Мендоса сел и начал оглядываться кругом.
— Теперь мы пойдем вон туда, за этот гребень, — сказал он.
Впереди торчал острый зазубренный гребень, нужно было перебраться через него. Сделав это, мы очутились в странном месте — словно сотни молящихся в белых плащах с остроконечными капюшонами стояли на коленях, слегка склонив головы. Подойдя ближе, мы увидели, что это фигуры из снега, созданные причудливой работой горного солнца и ветра. Верхние слои снега подтаивали языками, устремленные вниз, и вот получились такие странные фигуры. Местные жители называют их очень метко «снега кающихся» — действительно кажется, что снежные фигуры охвачены глубокой скорбью.
— Вот здесь, на северном склоне, должна быть пещера, задыхаясь от усталости и волнения, прошептал Мендоса, — там будет вырублен крест.