Ронм прятал меня от алчных глаз васовергов, ищущих кого послабее. В тесном круге одна пара противников сменялась другой. Последние падали, поскальзываясь на крови. Глаза привыкли сначала к сумеркам, потом — к темноте. Луна смотрела на нас свысока. Холодная, неприступная, познавшая высшее таинство, дарующее свободу — равнодушие. Но и у Вольной Луны была своя слабость. И пока ее слабость жила, Луна пряталась в ее тепле и свете.
И мне тоже необходимо мое Солнце.
Оперевшись рукой на плечо Ронма, я привстал на носках, когда знакомый силуэт вошел в круг. Присматривался внимательнее, боясь ошибиться.
— Это он, — подтвердил Ронм мои догадки и оскалился. — Тебе пора, человек. Пусть ярость Солнца даст тебе сил и позволит твоей задумке свершиться!
Скинув мою руку с себя, он от души хлопнул меня по плечу. Я не тратил время на прощание. Опасаясь опоздать, активно проталкивался через воинов. Помедлил, когда приветственный свист затих окончательно. Без сомнения — большая часть присутствующих, даже из числа врагов, считались с Дароком. Он не спешил выбирать врага, как и преемник старого вождя не баловал его уважительной поспешностью. Они смотрели друг на друга, задрав головы. Дарок — стоя по центру круга, залитого кровью; преемник старого вождя — в первом кольце воинов.
Дарок стал приподнимать правую руку, с явным намерением указать на выбранного им противника. Я стремительно вошел в круг и на всякий случай сразу отошел к толпе. Очерчивая внутреннюю границу круга шагами, решил еще раз присмотреться к Дароку. Не мешало вблизи оценить его способность владеть рукой и двигаться. Первые удивленные возгласы донеслись отовсюду, но не сбили с пути. В мыслях был привычный холод Вольного: передо мной стояла ясная цель, ради которой я готов отдать все, что у меня есть.
Дарок так и не поднял руку до конца, лишь приподнял немного. И стиснул кулак. Смотрел на меня удивленно и брезгливо, словно не верил собственным глазам.
— Волчонок, — прочел я по толстым губам.
И снова уставился на руку. Ровно в этот миг ее охватила дрожь. Не больше десяти секунд прошло, как одолела слабость. Под ногами скользко от луж крови. И васоверг тяжелее меня. Менее ловкий и поворотливый…
— Здравствуй, Дарок, — поприветствовал на общем языке, медленно заходя ему за спину и вытаскивая кинжал из ножен.
Он стоял неподвижно. Рога мешали сильно ворочать головой, но они же защищали спину от режущих ударов.
Толпа загудела, требуя Дарока убить человека. Они хотели избавиться от меня быстро, как от мухи. Кричали об этом на языке васовергов. Сначала неуверенно, боязливо, будто сами опасались вызвать на себя гнев будущего вождя, но постепенно смелели.
Я завершил круг и снова мог видеть лицо Дарока. Глаза цвета стали, шрам рассекающий лицо… В груди чувствами шевельнулись отголоски ожившей памяти. Как мог я допустить все то, что было между ним и Аней? Ее кровь, синяки, побои. Как забыть?
Просто нужно помнить, что сама Аня важнее мести.
Я тряхнул волосами и сразу же свободной рукой заправил прядь за ухо. Склонил голову к груди, готовясь к бою. Медленно занял выгодную позицию. Дарок и не заметил. Морщился, глядя на меня. Его плети лежали на земле, пачкались в крови, местами утопая в ней полностью.
— Я не откажу тебе в быстрой смерти, безумец, — первое, что произнес Дарок на общем языке. Произнес негромко, будто не хотел, чтобы его слышали за пределами круга. Затем фыркнул и обратился уже ко всем. Обратился с насмешкой, высокомерно: — На лбу человека белый росчерк! Какой-то слабак посмел спрятаться за ним! Вы понимаете, братья мои, что это значит?
Толпа загудела; я нахмурился. Дарок раскинул руки.
— Это означает, что среди нас завелась жалкая падаль! Он пользуется чужими руками, чтобы избавиться от меня! Он боится меня! И чьими руками он хочет убить меня?! Человеческими! Посмотрите на этого глупого малыша! Наверное, он даже не понимает, к чему его принуждают! Скажи мне, добрый человек, чем тебе угрожали, раз ты вытерпел сложнейший ритуал и вышел против меня! Расскажи нам, кто поставил тебе безымянную метку?
Я скривился, слушая громкую речь. В ней звучало оправдание. Возможно, еще извинения. Он пытался отмазать меня, облагоразумить. Подсказывал, что я могу обвинить того, кто привел меня сюда, включить простака и идиота, и тогда, возможно, уйти отсюда живым. А если не удастся вывести меня со священной земли живым, то он заранее просил прощение тем, что сделал все, что в его силах. Он пытался спасти мне жизнь. Выходит, поход, несмотря на наши разногласия, сблизил нас. Мне приятно — глупо это отрицать. Но я пришел не за этим.