Каждое местечко в лесу напоминало мне о прежних событиях, хороших или плохих. Постепенно я стал неотторжимой частицей джунглей и чувствовал себя там как дома. Я перестал ненавидеть ротан, покрытый острыми шипами: теперь я знал, как могут пригодиться его гибкие плети; я научился использовать для постройки своих убежищ кору лианы. Даже непроходимую чащобу подлеска я тоже обрати себе на пользу — под ее прикрытием я мог незаметно подкрадываться к орангам, не нарушая их покоя. Мало того, она еще доставляла мне и пропитание — превкусные фрукты и съедобные грибы. Моя неприязнь к джунглям куда-то испарилась. Лес стал не врагом, а другом. Пиявки и те были чем-то полезны. Если пиявку насадить на гибкий побег лианы и опустить в заводь ручейка, ни одна мелкая рыбешка не устоит перед такой приманкой. А когда рыбка поймет, что это соблазнительное лакомство вовсе не червяк, будет уже поздно: пиявка намертво вопьется в нее своими присосками. А аппетитный ломтик поджаренной над костром рыбы всегда вносил приятное разнообразие в мою довольно однообразную диету.
Я привык к уединению, и мне не было ни скучно, ни одиноко в собственном обществе. Порой я себя баловал: вел синхронный репортаж собственных достижений или громогласно поносил пиявок, отдирая их от своих ног. Я шел следом за животными, которые бродили в одиночестве, и сам тоже превратился в одинокого бродягу. Я шел, когда мои оранги пускались в путь, ел, когда они кормились, и спал, когда они спали. Мне частенько приходила на память история о человеке, который так долго бродил по джунглям, что превратился в орангутана; уж не превращаюсь ли я сам в «полумаваса»?
Глава 5
Свиной дождь и пещера сокровищ
Черные тучи громоздились на горизонте, и верхушки деревьев уже тревожно шумели в предчувствии грозы. Было еще довольно рано, но мне не хотелось попадать под зимний ливень, и я отправился домой. В нашем лагере пока еще только легкая изморось туманом стояла над рекой, и люди сновали туда и сюда. Бахат, Пингас и Шингит торопливо разыскивали наши весла и длинные копья с широкими лезвиями. Я спросил Бахата, куда это все собираются. Он вскинул голову, указывая подбородком вверх по течению: «Гайан-баби (свиной дождь), туан».
Я бросил походный мешок у хижины, схватил свое личное весло из черного железного дерева и помчался за ними на берег. Мы вскочили в самую маленькую лодку и принялись грести, с трудом продвигаясь против течения по вздувшейся реке. Две собаки, во что бы то ни стало хотевшие сопровождать нас, с истерическим лаем бежали вдоль берега. Но все же, убедившись, что мы не собираемся брать их в лодку, и испугавшись дождя, они стали понемногу отставать и в конце концов вернулись в лагерь. Наш маленький сампан бесшумно, но упорно продвигался вперед, наполовину скрываясь в густой заросли топких речных берегов. Мои спутники показали мне примятые папоротники в тех местах, где кабаны проложили себе путь из леса к берегу реки, и глубокие ямы на противоположном берегу, где они выкарабкивались из воды после опасной переправы. Целый час мы гребли без передышки, пока не добрались до Пулау-Пин-Пин — маленького, поросшего кустарником островка посередине реки. Ярдов на сто выше небольшой галечной отмели мы спрятали лодку под нависшими кустами противоположного берега. Проплывая мимо отмели, заметили следы кабанов — значит, уже не одно семейство переправилось через реку в этом месте. Но Бахат уверил меня, что кабаны будут мигрировать еще два месяца.
Двадцать минут мы прождали в тишине, как вдруг Шингит молча качнул борт лодки, и мы все пригнулись и затаились.
Поначалу я ничего не замечал, но вот до нас донеслось издали басистое похрюкивание кабанов, потом высокие папоротники слегка зашевелились, и кабаны цепочкой вышли на отмель. Большой кабан шел впереди, но вдруг повернулся и яростно бросился на более молодого кабанчика, который сунулся к нему слишком близко, позабыв о субординации. Кабанчик с визгом отскочил, и старый вожак снова подошел к воде. Подняв голову с длинной щетинистой бородой, он понюхал воздух справа и слева, потом подозрительно уставился сквозь струи дождя на тот берег, где прятались мы. Его длинные белые клыки блеснули, когда он повернулся и с громким издевательским фырканьем побежал рысцой прочь от реки, ломясь сквозь заросли папоротников; стадо следовало за ним на почтительном расстоянии. Десять минут спустя мы увидели, как они быстро переплывают реку ниже по течению — в полной безопасности. Бахат выругал старого кабана за бдительность, и мы снова стали настороженно прислушиваться. Через несколько минут второе стадо кабанов переправилось через реку, но снова чересчур далеко от нас. Они удивительно прытко доплыли до берега, вскарабкались на скользкий откос и растворились в лесу.