В восторге от увиденного, я поспешил обратно к ладангу, но вскоре мое внимание отвлекли лающие крики и вопли сиамангов, которые пробовали голоса перед хоровым выступлением. Я сошел с тропы и стал потихоньку подкрадываться; вскоре я увидел двух взрослых и подростка на одном дереве, которое буквально ходило ходуном от их неистовых криков. Когда самец испускал свой характерный клокочущий вопль, странный серый горловой мешок на его горле то надувался, то опадал. Самка вступила со своей серией громких лающих криков, и они так раззадорили ее партнера, что он принялся скакать, как безумный, по всему дереву, вторя ей визгливыми воплями. Юнец тоже был очень возбужден, но не вступил в это оглушительное крещендо. Несколько минут они продолжали самозабвенный дуэт, но тут юнец заметил меня и бросился наутек. Встревоженное семейство прекратило свое диковинное пение и поспешило следом за ним; их черные руки так и мелькали, словно спицы в колесе.
Тропа от Сампорана до реки Алас оказалась еще более причудливой, подчас поворачивая обратно, чтобы обогнуть острые скалы или болотистые места. Мы нашли целую гроздь оранговых гнезд, сконцентрированных вокруг вьющейся фиговой плети, но встречались нам только гиббоны и два стад кабанов. Преодолев долгий крутой подъем, а затем еще более крутой спуск, мы пришли в Кедаи-Ампунтуан — оказалось, что это одна-единственная хижина на берегу реки. Некогда здесь была процветающая пристань, к которой каждый день причаливало множество лодок, забиравших принесенные носильщиками товары и переправлявших их вниз по реке в Сингкил. Но теперь на месте пристани осталась только одинокая хижина, и лодки сюда почти не заглядывали.
Группа путешественников уже прождала здесь напрасно двое суток, и мне пришлось распроститься с надеждой переправиться на тот берег Аласа.
В Кедаи-Ампунтуане был сезон созревания дуриана. Над хижиной высились восемь прекрасных деревьев, стоявших на безопасном расстоянии от наступающих джунглей и от коварных посягательств бродяг орангов. С интервалом в несколько минут сочный удар о землю возвещал о падении очередного плода, и кто-нибудь из нас бросался его подбирать, молясь, чтобы следующий плод не угодил ему в голову. Пятифунтовый, усаженный шипами плод дуриана, летящий с высоты в сотню футов, — внушительный снаряд, и иногда может причинить серьезное увечье. Укрывшись под надежной кровлей хижины, мы вскрывали колючую кожуру и делили спелую мякоть. Похожие на каштаны косточки окружены сладкой желтой мякотью, которая отталкивающе пахнет, но нежна, как сливки, и таит такую неописуемую гамму вкусовых ощущений, что для одних это самый любимый, а для других — самый тошнотворный фрукт на земле.
Надежды на переправу через Алас почти не было, и я решил вернуться в «деревню» из гнезд орангутанов, которую мы видели по дороге. С утра пораньше мы уже взбирались вверх по крутому холму позади поселка-кедаи, направляясь обратно к мерцающим струям Лианг-Джеринга. Мои спутники раскинули лагерь, а я тем временем отправился искать среди холмов нашу нелюдимую обезьяну.
Вся местность вдоль и поперек была испещрена слоновьими следами, и я обнаружил глубокие отпечатки в грязевой луже, где величественные животные блаженствовали несколько дней назад. Счастье снова мне улыбнулось — вскоре я нашел орангутанов и целых четыре дня по многу часов наблюдал за шестеркой новых знакомцев. Особенно забавным было очаровательное трио: молодой рыжий самец с толстенькой самочкой, которая прижимала к груди малюсенького золотого детеныша. В свете вечернего солнца семья представала собой великолепное зрелище: их рыжая шерсть горела среди темной зелени крон, когда они пировали, вылущивая алые бобы из закрученных штопором стручков сасаги.