Лев Викторович Бобров
По следам сенсаций
Эликсир молодости?
— Пейте снеговую воду! Она лечит болезни, она восстанавливает силы увядшего организма!
Представьте, одна чересчур полная женщина (девяносто килограммов!) за каких-нибудь три месяца легко сбросила целый пуд веса. Заметьте: пищевой рацион при этом оставался прежним. Вот что значит снеговая вода! К тому же она предупреждает сердечно-сосудистые заболевания…
— Ну, что касается лечения недугов, то здесь ещё можно спорить о влиянии снеговой воды.
О лечении же старости говорить бессмысленно: это не болезнь, а естественное состояние организма. И химия тут поможет лишь постольку, поскольку она способна избавить от обычных недугов…
— Как же так? А чудодейственный препарат НРВ? Это же настоящий эликсир молодости! Семидесятишестилетний врач, принимая НРВ внутрь, помолодел на двадцать пять лет. Впрочем, только ли НРВ? А мумиё? До сих пор не раскрыта тайна этого целительного бальзама!
— Всё это несерьёзно. В изобретении способов омолодиться не было недостатка за последнее столетие. Однако эти идеи оказались пустоцветом.
Учёные спорят. Журналисты муссируют сенсации. Читатели тем временем экспериментируют над собой.
Неужели сбывается мечта средневековых алхимиков о таинственном чудо-эликсире?
«…Войдя в комнату, они увидели на стене великолепный портрет своего хозяина во всём блеске его дивной молодости и красоты. А на полу лежал мёртвый человек во фраке. Лицо у него было морщинистое, увядшее, отталкивающее, и только по пальцам на руках слуги узнали, кто это…»
Это был Дориан Грей. Человек, который десятилетиями не поддавался разрушительному действию времени, сохраняя юношескую гибкость тела и бодрость духа. Вместо самого Дориана Грея старился его портрет. А потом… Потом стряслось нечто ужасное: портрет возвратил старческий облик человеку в момент его смерти.
Сказка… Захватывающая, проникновенная, талантливая, но, какой бы она ни была, выдумка остаётся выдумкой. И всё же, как сказал поэт, «сказка — ложь, да в ней намёк…».
Но прежде чем докапываться до смысла намёка, читателю предлагается проделать эксперимент. Положите кусочек столярного клея в воду. Он будет растворяться иначе, чем сахар в стакане чаю или соль в миске супа. Те тают, постепенно уменьшаясь в размерах, пока не исчезнут совсем, а этот наоборот — набухает… Оставьте в покое чай или минеральную воду — они простоят хоть сто лет без изменения. Иное дело клей. Жидкий поначалу, он быстро теряет текучесть, становится всё более вязким, как кисель, наконец, превращается в студень. Процесс застудневания химики называют старением коллоидных систем. (Между прочим, «коллоид» — значит «клееобразный». Клееподобных тел вокруг нас мириады: скажем, хлеб и картофель, мясо и яйца, масло и сыр — тоже коллоиды.)
Но метаморфозы кусочка клея ещё не закончились. Со временем студень начинает терять воду. Настанет день, когда, потеряв вместе с водой чуть ли не девять десятых своего веса, он превратится в твёрдый сухой стекловидный комок. По той же причине черствеет хлеб, а на сыре появляются «слезинки».
Так вот: лаки и краски — тоже коллоидные системы. Независимо от того, что служит растворителем: вода, клей или масло. Правда, высыханию масляных красок в отличие от акварельных или гуашевых сопутствует чисто химический процесс — окисление на воздухе. Тем не менее всё равно перед нами старение в физико-химическом смысле слова. Именно оно приводит к появлению трещин на старинных картинах. Так что без особой натяжки можно утверждать, что портреты действительно способны стариться. Ну, а сами оригиналы, изображённые на этих портретах?
Студни бывают не только мёртвые. Растительные и животные ткани — тоже студни. В морях обитают живые студни — медузы. И примитивный одноклеточный организм, и шедевр инженерного искусства природы — думающий мозг — все они содержат студнеобразные системы.
Мы выпиваем в сутки около трёх литров воды. Белки кишечных стенок вбирают в себя воду и передают белкам крови, а та уже поставляет её всем тканям тела. Здесь опять, как и в случае с клеем, мы встречаемся с набуханием. Оно играет важную роль в процессах жизнедеятельности (вспомните припухлость от пчелиного укуса или от ожога крапивой. Это самое настоящее набухание). А вот к старости ткани нашего тела удерживают воду всё хуже и хуже. Морщины — первый признак того, что тело утрачивает упругость, начинает усыхать. Но если морщины — результат необратимых изменений, протекающих в студнеобразной белковой системе, то не в физической ли химии следует искать ключи к вечной молодости и красоте?
Как бы там ни было, хотел того Оскар Уайльд или нет, а и «Портрете Дориана Грея» химику наверняка почудится неявный полунамёк на физико-химическое сходство в старении живых и неживых коллоидов. Впрочем, для читателя, привыкшего не просто «глотать духовную пищу», а размышлять над текстом, в понести Уайльда найдётся немало иных поводов для новых ассоциаций, аналогий, раздумий.
Увиденная сквозь магический кристалл причудливой фантазии писателя, ещё выпуклее, ещё зримее предстаёт перед нами извечная драма природы — борьба между силами разрушения и созидания, дисциплины и анархии, жизни и смерти — старение организма. Эта борьба идёт внутри нас с момента рождения. «Жизнь есть смерть», — гласит известный парадокс, и это недалеко от истины. Не успев появиться на свет, любое существо уже несёт в себе зародыш гибели. Более того, многие учёные убеждены, что процессы старения быстрее всего идут не на склоне лет, а именно в детстве и зародышевой стадии. И законы диалектики неумолимы: наша жизнь даже в пору расцвета не что иное, как медленное, едва заметное, но верное и неотвратимое угасание. Пробьёт час — и бесстрастное зеркало посмотрит на нас потускневшими глазами, окаймлёнными сетью морщин и блёстками седины, — мол, здорово же ты изменился, дружище! Старость…
Увы, не радость — это знали ещё задолго до Оскара Уайльда. Неспроста, видать, древние миротворцы наделяли своих любимых героев вечной молодостью и красотой, а всё «отрицательные персонажи» выглядели почему-то старыми и уродливыми.