Содружество двух первооткрывателей арабской талас-сографии (мореведения) было удачным в отношении прежде всего совместимости характеров: уравновешенный (не здесь ли одна из причин его долголетия?), сдержанный, суховатый Годфруа-Демомбинь, первоклассный арабист, счастливо дополнял своего друга, носившего в себе энциклопедические знания и пылкое сердце. Науке нужны оба типа натур, но
7
у колыбели каждого нового ее предприятия предпочтительно видеть на авансцене первую: именно она с ее осторожностью и строгим подходом к действительности должна ранее других оценить неожиданное приобретение глаз и ума человеческих — чистой ли пробы золото? Поняв это инстинктом ученого, Ферран уступил Демомбиню честь первого сообщения о находке, которое и прозвучало 12 декабря 1912 года в зале заседаний Азиатского Общества.
Следующий этап изучения новооткрытых рукописей связан уже с именем одного Феррана, хотя, конечно, консультации с Демомбинем не прекращались. При всей увлекаемости своей натуры, живом темпераменте исследователь был хорошо подготовлен к тому, чтобы отважиться на странствие по нехоженому морю столь специфической области арабской литературы, какой является талассография. Школа знаменитого в истории африканистики Рене Бассе, собственные наблюдения, накопившиеся за долгие годы пребывания в заморских владениях Франции на дипломатической' службе, размышления над историческими судьбами народов Индийского океана привили ему разносторонность интересов и знаний. Свою роль сыграло, несомненно, и то, что его творческий интеллект не был одинок — атмосфера заседаний Азиатского Общества, общение в его стенах со многими членами этой организации непрестанно будили мысль и освежали силы.
Работа над текстами только начиналась. И все же на этой стадии Ферран смог обнаружить в серой массе непрочитанных листов первое в арабской литературе упоминание Борнео — оно фигурирует в главном труде Ахмада ибн Маджида «Книга полезных глав об основах и правилах морской науки» — и отметить это важное обстоятельство в уже готовившейся к выходу из типографии книге. Однако само имя великого морехода Западной Азии, изучение творчества которого в дальнейшем поглощало все силы французского энтузиаста до конца его жизни и составило целую эпоху в европейском востоковедении, сопровождается в «Relations...» словом «некий» (un certain), и в этом определении проглядывается трезвая осторожность Годфруа-Демомбиня: для предварительного сообщения материал весьма интересен, однако нельзя позволить ему сразу очаровать нас, посмотрим дальше: не случайна ли представшая нам фигура, не сомнительны ли сведения, которыми она пытается нас пленять?
Интуиция говорит Феррану, что перед ним золотая россыпь, не замеченная проницательными златоискателями прошлого в недрах старой Парижской библиотеки. Интуиция стучит в сердце, а рядом бьется мысль: монументальный
8
свод «К.е1аПопз...», которому отдано так много тончайшего труда, не полон, картина не высветлена в важнейших деталях. Пятидесятилетний ученый, только что завершив огромное, незыблемое, как казалось ему, исследование, принимается ш новое. Без лоцманов, словно самый ранний мореплаватель древности, он решительно отчаливает от берега и плывет по неведомым волнам к неизвестному краю суши за горизонтом.
...Отходят назад строка за строкой, лист за листом. Идут годы. Интуиция сменилась точным знанием. Теперь, на пороге 20-х годов нашего века, Феррану известно многое из того, во что и хотелось и трудно было верить. Перед взором, то недоверчивым, то распаляющимся в предвкушении новых откровений, встает галерея образов: арабский мореход, задумывающийся об истоках искусства судовождения; он же излагающий разносторонние требования этого искусства перед своим учеником; эклиптика Луны и роза ветров глазами арабских моряков; западные и восточные воды Индийского океана с палубы утлого арабского судна; дальние моря и земли, какими они виделись пришельцам с аравийских побережий; Красное море, пересеченное вдоль и поперек вереницами кораблей халифата; мореходный пласт арабских словарей... Всё новые звезды вспыхивали перед потрясенным перво-искателем по мере того, как он углублялся в текст забытых рукописей; но для него арабская навигация навсегда осталась лишь суммой картин, увлекательным калейдоскопом видений, не нанизанных на единый стержень.
Однако и сумма была впечатляющей; проживи Ферран дольше, количество наблюдений при силе его таланта перешло бы в качество — они легли бы в основание обобщающего вывода. Бурный рост сведений неудержимо влечет к высоким построениям общего плана. Но жизнь коротка, и не все ученые об этом помнят — ведь менее всего их занимает собственная плоть, даже когда она уже неприметно, но неотвратимо гаснет; раз так, то подчас они могут и слишком долго задерживаться на одной стадии своих открытий, мнительно перепроверяя результаты и не решаясь двинуться вперед.
Тут, зачарованный блеском открывшихся взору сокровищ, счастливый владелец Сезама соскальзывает на зыбкую тропу к нему возвращается старая мысль, поселившаяся в легко воспламеняющемся мозгу еще с момента открытия 1912 года, позже оцепеневшая под холодным взглядом Годфруа-Де-момбиня, притаившаяся под кручей трезвых размышлений над новым предметом исследований. Если арабские мореходные тексты пятнадцатого и начала шестнадцатого столетия ис
9
тинны (а это уже доказано), рассуждает Ферран (сперва он только верит, потом убеждается, что это так), раз это не подделка, подаренная миру сочинителями поздних веков, то энциклопедия Сиди Али Челеби утратила то значение, которое она приобрела в науке благодаря изданию Хаммер-Пург-шталля. Ее ценность ничтожна. Страницы турецкого адмирала представляют всего лишь перевод, иногда посредственный, подлинных арабских источников. Однажды мелькнувшая, застрявшая, набиравшая силы по мере успешного продвижения ученого в мир идей Ахмада ибн Мадж и да и Сулай-мана ал-Махри, эта оценка начала становиться навязчивым представлением — она переходит из одной работы Феррана в другую.
Дело не так просто. У Челеби и, например, у Сулай-мана ал-Махри, писавшего несколько ранее в том же XVI веке, действительно встречаются совпадающие фрагменты навигационных описаний. Повторяющиеся данные о глубинах по фарватеру, о расстояниях между гаванями, о высотах звезд над горизонтом, конечно, не могут служить основанием для обвинения в копировании. Мореплавание требует точных цифр, установленных опытом. Вот одинаковый порядок сходно построенных фраз — это уже действительное заимствование, о творческой переработке здесь не может быть и речи. В турецком тексте такой грех встречается не раз, и, хотя мы отдаем должное этической высоте автора, открыто указавшего свои источники (писатели не всегда достаточно щепетильны в этом отношении), нужно признать, что книга Челеби в ряде случаев потеряла ценность оригинального труда. Однако не следует забывать о другом: во-первых, турецкая энциклопедия (это отметил в свое время академик И. Ю. Крачковский) содержит сообщения о Новом Свете, отсутствующие в арабских материалах, и эти сведения тем более ценны, что они представляют одно из самых ранних свидетельств о землях, открытых в западном полушарии. Уже это говорит о большом значении для науки труда стамбульского флотоводца. Во-вторых, и это важнее для нашей темы, страницы Челеби построены на перекрестной проверке книжных и устных данных; благодаря этому истинность сведений, сообщаемых мореходными сочинениями арабских авторов, прежде всего Ахмада ибн Маджида и Сулай-мана ал-Махри, удостоверена живым опытом их преемников; эти труды могут считаться у лее безусловно надежными источниками. Нужно еще учесть, что ряд отрывков из турецкого трактата обнаружен знаменитым французским ученым-ориенталистом Рено в книге столь серьезного писателя, как хорошо известный востоковедам Хадджи Халифа; уже это само по