Проблема реального в фантастическом встречает нас и тогда, когда мы обращаемся к арабским географическим картам той эпохи. Они составили так называемый «Атлас Ислама» и тесно связаны с классической школой арабской географии, представленной на протяжении X века в трудах, описывающих различные области халифата. Авторами этой серии были Абу Зайд ал-Балхи, затем последовательно ал-Истахри, Ибн Хаукал, ал-Мукаддаси. Карты «Атласа Ислама» не отражают прогресса географических знаний, который был неизбежным следствием завоевательного движения мусульманских армий; в этом смысле отставание теории от
21
практики, наблюдаемое у большинства арабских землеописа-телей и пятью веками позже, в пору упадка арабского классицизма, выступает на исходе первого тысячелетия н.э. весьма отчетливо. Свидетельством косной традиции, господствующей в картографической сфере, является схематичность изображений: очертания морей и суши выполнены посредством линейки и циркуля; такая геометризация естественных предметов проводится чертежниками последовательно и настойчиво; если добавить, что и страны света имеют на этих схемах положение, обратное действительному, то становится понятным тот факт, что чтение арабских традиционных карт непременно требует основательной подготовки. При всем том на образцах «Атласа Ислама» географические объекты даны в полном наборе и правильном соотношении, что само по себе служит важным доказательством определяющей роли, которую играли для картографии морские и сухопутные странствия от Аравийского полуострова и обратно. Вдумаемся в отмеченное выше. Если бы арабские путешественники решили отказаться от омертвелой традиции — психологически это всегда трудно —· и посвятили бы свои усилия созданию реальных карт, то нашлись ли бы условия обеспечения этого решения? Конечно, эти люди видели, что очертания берегов у рек и морей прихотливы, их нельзя воспроизвести геометрическими средствами,— но ведь для них имел значение сам объект, а не его формы. Что касается неправильной ориентировки по странам света, то значительную роль в формировании светских карт могли сыграть так называемые «карты киблы», указывавшие направление в сторону Мекки для разных областей мусульманского мира; естественно, на этих чертежах позиция Северной Африки обозначалась как «восток», иранских территорий — как «запад», Кавказа — как «юг», океанской Аравии — как «север». Сказанное говорит нам о том, что арабская картография X века, весьма примитивная на нынешний взгляд, вносит при всем том свою лепту в формирование представления об относительной развитости мореплавания в странах мусульманского мира той эпохи. Таково же значение и более поздних образцов чертежного искусства географов, представленных, например, в труде сицилийского землеописателя XII века ал-Идриси или сирийского космографа XV века Ибн ал-Варди.
Особняком стоит вопрос о специально морских картах. Он сложен, ибо до настоящего времени наука не имеет в своем распоряжении ни одного образца арабских карт этого типа. Однако, во-первых, существует ряд высказываний, принадлежащих таким серьезным авторам, как ал-Мас'уди и ал-Мукаддаси в X веке, Ибн Халдун в XIV веке, где гово
22
Основные маршруты арабских мореходов в VII—XV веках
рится о том, что знание моря капитанами судов из Аравии сильно расходится с представлениями о нем, сложившимися у теоретиков-ученых. После этого нас не удивляет картинный рассказ ал-Мукаддаси о некоем шейхе Абу Али ибн Хазиме, главе южноаравийских негоциантов, который по его просьбе изобразил на песке реальные очертания морей, омывающих Аравийский полуостров. Конечно, такое изображение должно было иметь свои прообразы в лоцманской литературе. Что это было так, видно из того, что португальский (вслед за арабами, греками, Афанасием Никитиным) первооткрыватель Индии Васко да Гама и ее вице-король Аффонсу Албукерки видели своими глазами арабские морские карты на захваченных ими в западной части Индийского океана судах; второму из них такая карта существенно помогла в военных операциях против государства Хурмуз, расположенного вокруг известного порта с тем же названием. Приобретение этих важных восточных документов двумя посланцами лиссабонского дзора имело свои последствия: если сравнить некоторые образцы португальской картографии после пятнадцатого столетия с чудом сохранившимися арабскими лоциями XV и XVI веков, то можно видеть, что топонимическая номенклатура последних без изменений (не говоря, конечно, о фонетической стороне), в той же последовательности перешла в Европу. Следовательно, в соответствующих таблицах венского издания (1897 г.) топографических глав энциклопедии турецкого адмирала XVI века Сиди Али Челеби, подготовленного
23
М. Биттнером и В. Томашеком, мы тоже находим выдающегося значения источник для суждения об уровне и судьбах классического арабского судоходства в Южных морях. Нам, вероятно, навсегда останется неизвестным количество чертежей, иллюстрировавших мореходные руководства арабов, затем привезенных на берега Тежу и легших в основу португальских карт Индийского океана; но присутствие их в этих образцах ощущается весьма отчетливо.
Круг источников по истории средневекового арабского мореплавания, значительно расширяется, когда мы вовлекаем в него сочинения по другим темам, содержащие частные данные по интересующему нас вопросу. Этот дополнительный список весьма важен для нас прежде всего в том отношении, что мы воочию убеждаемся: ни один серьезный арабский автор классической поры не мог пройти мимо необходимости представить читателю хотя бы суммарные сведения из числа добытых арабами в процессе плаваний; это указывает на большую роль моря в практической деятельности мусульманского государства. Во-вторых, сообщения писателей, о которых мы будем говорить, взятые в общем контексте их произведений, позволяют определить место и уровень талас-сографических интересов в системе географической литературы; при этом, конечно, следует помнить, что упоминания моря в общих сводах по географии — это все-таки лишь частные данные, рядом с которыми существовала и развивалась профессиональная навигационная литература, представленная, как можно заключить по уцелевшим ее памятникам, в многочисленных руководствах. Эта литература, дошедшая до нас в случайно сохранившихся единичных образцах, и дает нам основной материал для характеристик. Наконец, в-третьих, частные данные арабских авторов о море укрепляют нас в знаниях, полученных из главных источников, или подчас дарят новые сведения.
Несколько отступив от хронологической последовательности ради того, чтобы завершить рассмотрение сборников, мы должны коснуться данных «Ста и одной ночи». Этот поздний западноарабский (североафриканский) свод сказок, перекликающийся сюжетами со своим знаменитым собратом, «Тысяча и одной ночью», малоизвестен в нашей стране и давно ждет перевода на русский по образцу комментированного французского, существующего в науке уже седьмое десятилетие. «Сто и одна ночь» интересна для нас не только рассказом об острове Камфары, на который в свое время обратил внимание отец науки об арабской талассографии Ферран; не менее показательны для нашей темы и повести об отпрыске влиятельной в багдадском халифате семьи Барма
24
дов-Абдаллахе, а также о легендарном Медном городе у истоков Нила, ибо в них идет подробная или же обобщающая речь о морских путешествиях. Живой язык, художественная форма, в которую отлилась прозаическая действительность, воскрешают перед читателем образ арабов на средневековом корабле с отчетливой яркостью. Прежде всего важен, конечно, сам факт: арабские странствия по морям, не только омывавшим побережья халифата, но и простиравшимся у чужих земель, были настолько заметным явлением, что литература, претендовавшая на роль нелицеприятного зеркала жизни, не могла пройти мимо них. Это и делает чисто литературное произведение арабского средневековья необходимой составной частью корпуса источников, которые образуют наше представление о деятельности мусульманских морепроходцев.