Когда юноша подошел к дубраве, боги уже были доставлены, стояли каждый на своем месте.
Подул ветерок. Он шевелил красную бороду Пяркунаса, ткань, в которую была укутана голова Патоласа, и высохший венок Патримпаса. Однако внимание Айстиса привлекали только сопровождающие Патримпаса ужи. Они лакомились из блюдечек, поставленных на землю у ног бога.
Вокруг не умолкали разговоры:
— Когда они отправятся в путь?
— Сейчас узнаем.
— А когда вернутся?
— Это зависит от воли богов!
— Теперь уже месяц лепинис? Пройдут висъявис, виржюс, а в месяце висгавис они и доберутся до цели… Пусть там пробудут весь месяц спалинис, а затем за три месяца — секис, пушюс и рагутис[28] — вернутся. Как раз с наступлением весны, с первыми перелесками следует их ждать…
— Еще и султякис[29] может пройти…
— Может, может, соседка дорогая, все может быть. Разве кто-нибудь знает, что там будет в дальних краях!..
Загибая пальцы, люди перечисляли месяцы, обсуждали, спорили.
Появился Даумас. Он вышел из-за священных дубов, окруженный кривисами и девушками-вайдилутисами. Как всегда, на нем было длинное белое облачение, в этот раз опоясанное огромным живым ужом. Впереди него шло несколько кривайтисов. Они окуривали тропу пахучими травами.
Кривисы медленно двигались по внутренней стороне круга вокруг дубравы.
Прошло немало времени, пока процессия вернулась на то место, с которого тронулась в путь. Даумас приблизился к священному огню, поклонился ему, взял в руки кривой жертвенный нож. Его лезвие сверкнуло в лучах солнца, все увидели выбитые на нем синие священные знаки.
Даумас подержал нож над пламенем, повернул лезвие сначала одной, затем другой стороной, поднял вертикально и направился к огромному коричневому камню — жертвеннику. Здесь он остановился, повернулся лицом на север, постоял с зажмуренными глазами. Затем снова повернулся лицом ко всем. Кривайтисы провели черного козленка. Он блеял и упирался, как бы предчувствуя свою судьбу, но избежать ее не мог. Даумас ножом отсек козленку голову и бросил ее под ноги Патоласу. Она покатилась по траве, оставляя кровавый след — красную тропинку. Кривисы подняли тело козленка на жертвенник, посыпали его травой, взяв ее из пестро раскрашенных глиняных чашек. Обложили сухими дубовыми ветвями. Один из кривисов подал Даумасу горящую веточку. Сверкнула искра, и прямо вверх устремился голубой дымок.
Даумас воздел руки, а толпа зашумела от радости:
— Патолас принял жертву! Путешествие будет успешным!
Айстис услышал голос матери:
— Боги милостивые, оберегайте моего младшенького…
— Помогите ему скорее вернуться, не забирайте его к себе в подземелье… Как мне жить одной…
Кажется, эти слова произнесла Угне. Ее лицо промелькнуло в толпе.
Айстис внимательно следил за обрядами.
Даумас долго смотрел на голубя, которого ему в клетке принесли кривайтисы. Затем он сунул руку в клетку и быстро извлек птицу. Голубь пытался вырваться, но не успел. Даумас, как до этого козленку, отсек голубю голову и отдал ее Пяркунасу. Голубя кривисы также положили на жертвенный камень, рядом с козленком. Пламя охватило заранее покрытые жиром перья, и огонь стал разгораться ярче.
Все радовались: Пяркунас не отверг жертву!
Даумас принес жертву и Патримпасу. Для него, владыки земли, жизни, полей и лесов, кривисы возложили на жертвенник всякие растения — пшеницу, рожь, коноплю… Все эти богатства Даумас посыпал горстью мелкого янтаря.
Ярко вспыхнуло пламя. От него повеяло приятным запахом.
И снова люди радостно зашумели, славя богов…
Завершив жертвоприношение, Даумас поклонился богам, вечному огню и велел ввести в круг посланцев.
Гудрис переступил черту круга не торопясь. Медленно подошел к огню. Опустился на одно колено. Кончиками пальцев прикоснулся к пламени. Поднявшись, положил правую руку себе на затылок, а левой коснулся священного дуба. Затем взял из черного сосуда горсть земли и посыпал ею свою голову[30].
Дав великую клятву, он встал рядом с кривисами: теперь, вплоть до завершения путешествия, он считался им равным.
Следуя примеру Гудриса, также не спеша, но внутренне еле сдерживая большое волнение, выполнил ритуал и Айстис. Ему казалось, будто прошла вечность, пока он встал рядом с Гудрисом. Он так боялся совершить ошибку, что долго еще не мог унять дрожь рук.
28