Подойдя к пульту, Холмс пощелкал кнопками и тумблерами и весело объявил:
— Ну-с, настройка закончена. «Евгений Онегин», глава пятая. Сон Татьяны. Поехали!
Оглядевшись, Уотсон обнаружил, что они с Холмсом находятся в довольно ветхой горнице старинной барской усадьбы. Хозяин дома в домашних туфлях и халате сидел у окна и внимательно наблюдал за всем, что творится на дворе. При этом он время от времени смачно, сладострастно зевал:
— А-а-а… О-о-о-у-у-у… О-хо-хо-о, грехи наши тяжкие!
— Простите великодушно, сударь, — обратился к нему Холмс. — Мы, кажется, потревожили ваш сладкий сон?
— Господь с вами, сударь мой! — оскорбился тот. — Какой сон! Нешто мне до сна? Весь день глаз не смыкаю… От зари до зари тружусь как проклятый, не покладая рук.
Произнеся эту реплику, Он вновь сладко зевнул.
— И в чем же, позвольте спросить, состоят ваши труды? — не без иронии осведомился Холмс.
Хозяин усадьбы отвечал, не замечая насмешки:
— Да ведь дворовые мужики мои, это такой народ… Тут нужен глаз да глаз. За каждым надобно присмотреть, каждого окликнуть. Ни минуты покоя…
И словно в подтверждение своих слов он высунулся из окна и закричал:
— Эй! Игнашка! Что несешь, дурак?
Со двора донесся голос Игнашки:
— Ножи несу точить в людскую.
— Ну, неси, неси. Да хорошенько, смотри, наточи! — откликнулся барин. И, оборотись к Холмсу, заметил: — Вот так целый день и сижу у окна, да приглядываю за ними, чтобы совсем от рук не отбились.
Вновь выглянув в окно, он увидал бабу, неторопливо бредущую по каким-то своим делам, и тотчас бдительно ее окликнул:
— Эй, баба! Баба! Стой! Стой, говорю!.. Куда ходила?
— В погреб, батюшка, — донесся со двора голос остановленной бабы. — Молока к столу достать.
— Ну, иди, иди! — великодушно разрешил барин. — Что стала?.. Ступай, говорю! Да смотри, не пролей молоко-то!.. А ты, Захарка, постреленок, куда опять бежишь? Вот я тебе дам бегать! Уж я вижу, что ты это в третий раз бежишь. Пошел назад, в прихожую!..
Утомившись от непосильных трудов, он вновь сладко зевнул:
— Уа-а-ха-ха-а!
И тут вдруг на лице его изобразился испуг.
— Господи, твоя воля! — растерянно молвил он. — К чему бы это?.. Не иначе, быть покойнику!
— Что с тобой, отец мой? — откликнулась со своего места матушка-барыня. — Аль привиделось что?
— Не иначе, говорю, быть покойнику. У меня кончик носа чешется, — испуганно отозвался барин.
— Ах ты, господи! Да какой же это покойник, коли кончик носа чешется? — успокоила его она. — Покойник, это когда переносье чешется. Ну и бестолков же ты! И беспамятен! И не стыдно тебе говорить такое, да еще при гостях! Ну что, право, об тебе подумают? Срам, да и только.
Выслушав эту отповедь, барин слегка сконфузился.
— А что ж это значит, ежели кончик-то чешется? — неуверенно спросил он.
— Это в рюмку смотреть, — веско разъяснила барыня. — А то, как это можно: покойник!
— Все путаю, — сокрушенно объяснил Холмсу барин. — И то сказать: где тут упомнить? То с боку чешется, то с конца, то брови…
Барыня обстоятельно разъяснила:
— С боку означает вести. Брови чешутся — слезы. Лоб — кланяться. С правой стороны чешется — мужчине кланяться, с левой — женщине. Уши зачешутся — значит, к дождю. Губы — целоваться, усы — гостинцы есть, локоть — на новом месте спать, подошвы — дорога.
— Типун тебе на язык! — испугался барин. — На что нам этакие страсти… Чтобы дорога, да на новом месте спать, — не приведи господь! Нам, слава тебе господи, и у себя хорошо. И никакого нового места нам не надобно.
Содержательный разговор этот вдруг был прерван каким-то странным сипением. Уотсону показалось, что раздалось как будто ворчание собаки или шипение кошки, когда они собираются броситься друг на друга. Это загудели и стали бить часы. Когда пробили они девятый раз, барин возгласил с радостным изумлением:
— Э!.. Да уж девять часов! Смотри-ка, пожалуй, и не видать как время прошло!
— Вот день-то и прошел, слава богу! — так же радостно откликнулась барыня.
— Прожили благополучно, дай бог и завтра так! — сладко зевая, молвил барин. — Слава тебе, господи!
— Послушайте, Холмс! — вполголоса обратился к другу Уотсон. — Куда это мы с вами попали? Ведь вы сказали, что мы отправимся в сон Татьяны! А это… Это что-то совсем другое…
— Почему вы так решили? — тоже вполголоса осведомился Холмс.
— То есть, как это так — почему? — возмутился Уотсон. — Да хотя бы потому, что у Пушкина ничего такого нету и в помине! Я уж не говорю о том, что у Пушкина — роман в стихах. У него все герои стихами разговаривают. Но это в конце концов не самое главное. Если это, как вы пытаетесь меня уверить, сон Татьяны, стало быть, где-то здесь и она сама должна быть? А где она? Где Татьяна, я вас спрашиваю?!