– Два попа и были у меня! – возмущался он. – Чего все всполошились?
– И я дьякона приглашал, – добавил я.
– Разбираешься уже?
– А чего там…
– Вот. А они перебаламутились? Давеча сам Лейгин припёрся. Я ему твержу: «Деликатный вопросик поручил Петрович. Нельзя трепать лишнего». А он обиделся… дверью хлопнул.
– И со мной разговаривать перестали. Влипли мы в историю…
Так что мучились не только мы со старшим следователем, по-своему страдая от происходящего, переживал и нервировал не только следственный отдел, но и весь аппарат. Вот и сейчас потягивал я короткими блаженными глотками прохладный чудесный напиток, жмурился от удовольствия, но ждал: пройдоха Толупанчик не упустит случая, чтобы меня в который раз не попытать. Что ему соврать-то? Не расстраивать же за такое тихое удовольствие.
– Ты в Бога веруешь, Александр Сергеевич? – спросил я под настроение.
– Чего это ты?
– Ты же вопросы собрался мне задавать?
– Как тебе сказать?..
– Как коммунист коммунисту.
– А я беспартийный.
– Врёшь! Как же в прокуратуру попал?
– Сам не знаю.
– Не дури.
– У меня даже в дальних родственниках кто-то был, всерьёз этим делом занимался.
Беспечность его была беспредельна или он меня таким образом к себе расположить старался?
– Значит, чем мы с Федониным занимаемся, тебе не интересно?
– Врать не стану. Но не так, чтобы…
– Вот ты как? – я пытливо изучал невозмутимую физиономию приятеля, кружку с пивом к глазам приблизил; через золотое содержимое лицо его казалось расплывчатым и таинственным, глаз загадочно мерцал мутным зелёным зрачком.
– Заметь, – отстранился от кружки Сашок, и его лицо приняло тривиальное выражение, – я к тебе с расспросами лез?
– Ну не лез, – не отворачивался я от него. – И отцом Михаилом я тебя не удивил?
– А я его и без тебя знаю, – полез за сигаретами Сашок. – Бабка Ивелина его приводила, когда дед у нас умер.
– Вот как. Панихиду служил?
Сашок затянулся сигаретой, дым выпустил аккуратными колечками, и поплыли они друг за другом в небо, словно салютуя кому-то, наверное, его деду покойному.
– Дед Константин у нас серьёзный был человек. Он даже пострадал в своё время от советской власти. Не веришь?
Я пожал плечами:
– В Гражданскую войну кого только не было: и зелёные, и синие, и белые…
– В девятнадцатом году он в такой переплёт попал, что с ним сам Киров разбирался.
– И что же? Судили его? – навострил я уши.
– Да. Он за арестованных священников хлопотал. Ну и его под одну гребёнку. Если бы не Мироныч, угодил бы к стенке.
– Верующим был?
– В церкви, – кивнул Сашок. – На вторых ролях, но при архиерее местном. Того расстреляли как врага народа, а деда отпустили, но в тридцатые всё же угодил в места не столь отдалённые. Бабка Ивелина с ним уехала. Из Сибири возвратились уже после войны.
– Погоди, погоди, – отставил я недопитой кружку. – Ну-ка расскажи мне про своего деда подробнее. Что за человек? Чем он перед советской властью провинился?
– А я больше и не знаю ничего. Церковь между собой тогда дралась. Разделилась она на новых и старых. Тебе бабку Ивелину спросить. Только она после тех… поездок заговаривается иногда. Но память!.. По именам своих знаешь как шпарит! Тех, с кем деда забирали. Только оттуда они вдвоём и выбрались. А теперь вот одна осталась.
– Это ты мне в ответ? Лейгин у Федонина с косяка дверь чуть не сорвал. Ты тоже туда?..
– Да мне на ваши секреты!..
– Вы словно маленькие дети!
– Знаешь что!.. – закусил Толупанов губу и даже побелел.
Вот тогда до меня докатило, что не открыться ему после того, что услышал, совесть не позволит.
– По правде сказать, Санёк, я и сам до сих пор ничего толком не пойму. Тайны-то особой, секрета какого нет. Петрович, правда, предупреждал, чтобы никому. Но эта такая чертовщина. И чем дальше вглубь, тем темнее. Мы с Павлом Никифоровичем куда ни ткнёмся, везде тупик… И труп в первый же день!
– Какой труп? – вытянулось лицо моего приятеля.