И на сердце было так, будто все разом кончилось. Нет и не будет в жизни ничего такого, ради чего стоит жить.
С большим трудом Хикс Хайд оторвал взор от бескрайней тьмы и бескрайнего снега.
За его спиной на пустыре в предместье города Роллан был установлен гигантский шатер, стояли фургоны, будто армия разбила здесь лагерь. «Армия шутов!» — зло подумал он и побрел к шатру, из которого доносилась музыка.
Первые аккорды баллады были встречены ревом публики. От этого звука Хайд скривился, как от зубной боли.
Тяжко и гулко грянули литавры. Ритм захватил публику, заставил синхронно раскачиваться и биться об ограждения у сцены, как бьется о берег прибой. Публика что–то скандировала, и это напоминало шторм.
Вдруг грохот музыки перешел в пронзительный плач свирели. Публика смолкла. Сердца стучали в одном ритме и были готовы выплеснуть новую лаву обожания и восторга.
Отчетливо заговорили струны, слов не было, но язык музыки был понятен каждому, и одобрительный гул начал нарастать, становясь все более мощным. Запели флейты. И голос певца, придавая свободному, неправильному стиху неповторимый ритм, запел — вернее, заговорил, неторопливо, но твердо ведя зачин легенды.
Слова принадлежали Хайду. Это он написал легенду в духе сказаний Традиции, возрождая стиль древних менестрелей. А Питер соединил пронзительную, доходящую до самых темных закоулков души и несущую туда свет мелодию с ритмами, грубо рвущими нервы и бередящими самые низменные, самые звериные страсти человека. В этом сочетании был успех, была слава и… было предательство.
Безумие заразительно. Безумный Питер Таргет — темный двойник Хайда — искушал, пленял и подчинял. Молодежь обоего пола боготворила этого порочного певца и танцора как героя и вожделела как любовника. Это было страшно. Все светлое, все дорогое, что есть в жизни человека, гибло в этом обожании и обожествлении. Ибо это был кумир.
Он пел о великом, но взывал к низкому. Неужели никто, кроме Хайда, не понимал этого? О, неужели сам Хайд создал это чудовище?!
Он пел о Песне Последнего Дня, сам он был поющим ангелом. Порождением тьмы и пустоты. И гибельный восторг надрывал душу этой песней.
Славен владетельный всадник — могучий Роллон.Гордо почет принимал от соратников равных.Опережала молва победителя всюду, где шел он,Тенью меча укрывая народы и страны.Новую славу суля.Ужас врагов был предвестьем прихода его.Мир воцарялся, где был он с оружием в длани.Предков завет, свет Традиции и ремеслоОн насаждал повсеместно делами.С Вестью о Слове!Славным походам и битвам отмерен предел.Всадник Роллон воротился из дальних земель.Дать отдохнуть боевому коню захотел.Пешим пошел, как Традиция учит людейК дому родному идти.Конь, отягченный добычей богатой, шагал.Гордый хозяином в этой последней дороге.Думал Роллон, как yвuдит подросших сынов.И о деяниях в землях далеких расскажет,О чести боев и побед.Гул публики складывался в нестройное, будто пьяное, подпевание… Да собственно, публика и была пьяной, одуревшей от этого коллективного обожания. Окончания фраз срывались на визг.
«Это безумие, — думал Хайд. — Это положительно безумие. Нет. С этим нужно кончать раз и навсегда. Поганец украл меня у меня самого!»
Уже у владений своих отдохнуть он решил.Под своды ветвей к обиталищу Духа ЛесногоВослед за Роллоном отряд его поворотилИ молвил, как учит Традиция, нужное словоВладетельный воин в пути.Но пуст, позаброшен шатер Берегущего Лес,И дикий бурьян прорастал у него на пороге,И люди лесные не прятались в чаще окрест,Не вышел встречать ни один у дорогиВладыку земли и воды[6].Отважный Роллон изведал холод страха. И вместе с ним подобное ощутил Хайд. Это был его текст, его мир, а мерзавец Питер должен был всего лишь жить в этом мире. Но Питер поступил по–своему. Он обжил и переиначил мир, опошлив его.
Питер–Хайд под последние аккорды уходил со сцены. Между близнецами должен был состояться последний разговор, и Хайд, уже переживавший это во сне, заранее знал, чем все закончится. Представление окончено: теперь из них должен остаться только один.
Хайд проснулся окончательно только тогда, когда грузовоз докатился до паромной переправы в Уле.
— Не будил вас, — объяснил добряк Торнтон, — уж очень славно вы спали. Глядя на вас, и я раззевался. Но не делал остановки, чтобы поспеть к парому.
— Это морской паром в Уле? — плохо соображая, где находится, спросил Хайд, растерянно хлопая глазами.
— А какой же еще? — развеселился Торнтон. — Северные ворота мира!
— Поразительно! И сколько времени мы ехали?
— Ну, вы ехали шесть часов, а я до того еще семь.