— Я шалашик построил просторный. Лапником покрыл. Хорошо. Землянички набрал. Много. Сладкая.
Нет, вроде бы Хиггинс был все тот же. Наивный до трогательности, так и не вышедший до конца из детства парень. Шалашик он построил! Надо же!
А вот земляника — это хорошо. Есть в этих краях несколько сортов земляники, настолько ранней, что она отцветает к первой листве на деревьях, а в эту пору уже дает первые ягодки. Только поди найди их!
— Шалаш — это баловство! — строго сказал Орсон, решив сразу дать понять, кто здесь главный.
Хотя этот детина и так ко всем взрослым, даже к ровесникам, обращался, используя старомодное и редкое «сэр»! Тут устанавливать субординацию не следовало.
— Палатку поставить сумеешь?
— А то! Как же не суметь? Сумею, сэр.
— Ну, вот и займись. — Орсон соскочил с лошадки. А я осмотрюсь здесь.
— Вы к нему пойдете? — насторожился Хиггинс.
— И что из того?
— Вы же не будете делать с ним ничего, сэр?
— А что я могу с ним сделать?
— Ничего не нужно.
— Почему я должен что–то с ним делать?
— Такое дело, сэр, что все с ним пытаются что–то сделать. Я побил прикладом. Достойный господин выстрелил, а достойный Оларих Хокс хотел поджечь. Только больше ничего не нужно делать. Ему это не нравится. Он терпит. Но может и рассердиться.
— С чего ты взял этот бред? — не выдержал Орсон.
— Он смотрит.
— Почему ты так думаешь?
Хиггинс потупился.
— Так с чего ты это взял?
— Он смотрит на меня, когда я отворачиваюсь.
— Что ты несешь?!
— Это правда, сэр.
— Хиггинс, — развел руками Орсон, — это же машина. Поверь мне. Странная, непонятная, диковинная… Но машина. Она не может ни смотреть, ни сердиться. Она может просто ездить. Она даже не в работе. Мотор заглушен и расхоложен. Неужели ты этого не видишь? — Орсон очень хотел бы сам верить своим словам.
Но что–то говорило ему, что чутью Хиггинса можно доверять, да и сам он подозревал, что таинственный аппарат совсем не прост.
— Все так, сэр, — торопливо закивал, соглашаясь с каждым словом, простак, — но она еще и смотрит. Вы сами поймете. Она смотрит на нас.
— Ну хорошо. Если бывает корнуоллский пес, ужасающий Грант–оборотень, то почему же не может быть паромотор–оборотень, так?
— Напрасно вы говорите такие слова, сэр, — запротестовал Хиггинс.
— Обещаю тебе, что постараюсь не прогневать его, — заверил Орсон, хотя самому при упоминании оборотней сделалось в вечернем лесу неуютно. — Можешь поверить, что я просто посмотрю?
— Да, сэр.
— Ты мне веришь?
— Да, сэр.
— Тогда займись установкой шатра, да поживее. Сдается мне, идет гроза.
— Настоящая Дикая Охота грядет, — взглянув на небо в просвете крон, сказал Хиггинс дрогнувшим голосом.
Шеф был решительно не прав, постановил Орсон. К делу нужно отнестись посерьезнее. Он решил на этом успокоиться, но покоя никак не мог достичь.
Он прекрасно понимал, за что Тизл отыгрался на нем, но это было нечестно, как ни посмотри. Антаер из столицы показал себя дельным человеком, и заботился он об интересах дела.
Он не требовал от милиционеров Рэна ничего, что выходило бы за рамки их собственных обязанностей и интересов. Он построил взаимоотношения с неподотчетной ему службой так, что не вмешивался в их часть расследования и не просил подменять его в той части, которую полагалось взять на себя. В отношении сотрудничества он ограничился рекомендациями и предложениями.
И предлагал, соответственно, дело.
Он понравился Орсону.
Именно таким, все замечающим, хладнокровным, но заражающим своей энергией, способным принимать мгновенные безошибочные решения, тут же превращая их в четкие, ясные даже такому типу, как Хиггинс, приказы, и должен быть антаер.
Человек на острие расследования.
Тот, кто посвятил себя распутыванию хитросплетенных житейских загадок.
А еще он должен уметь предвидеть.
Иначе как же он догонит преступника, который, по определению, на шаг впереди? Как предотвратит черные замыслы?
Альтторр Кантор, вне всякого сомнения, предвидеть умел. И это сейчас беспокоило милиционера больше всего. Раз антаер считал, что здесь необходим пост, значит, здесь может что–то случиться.
Орсон и сам чувствовал нечто подобное. Чем ближе было к ночи, тем сильнее становилось его ощущение — что–то не только может, что–то обязательно произойдет.
А к вечеру еще и погода начала портиться.
Душная предгрозовая атмосфера, мрачнеющее на глазах небо, тревожно шумящий под порывами верхового ветра лес — все это не способствовало душевному равновесию.
Традиция учит восстанавливать покой и порядок внутри себя.