Его зализанная рептильная морда нацелилась на Орсона.
Оно меня заметило! — понял тот.
Сердце пропустило удар, и в этот миг светоносный столбик догорел.
Не помня себя, Орсон попятился, упал на спину, задергался, путаясь в плаще, судорожно пытаясь одновременно встать на ноги, дотянуться до ружья и нашарить на фонаре самый необходимый в мире рычажок.
Сейчас, вот сейчас оно рванется вперед, легко ломая оказавшиеся на его пути деревца, и раздавит, убьет их с Хиггинсом. А утром прибудет ничего не подозревающая смена, и притаившееся в засаде чудище расправится и с ними. А потом подстережет еще кого–нибудь или начнет разорять округу!
— Назад, назад, — забормотал горячо Хиггинс, — вы ее пугаете! Она может сделать что–то нехорошее!
Беспокойство о других в такой момент, несомненно, делало Орсону честь. Но он не задумывался об этом. Тихонько подвывая от ужаса, он отбросил мешающий фонарь, выдернул–таки из–под себя ружье и так, сидя в грязи, выпалил из обоих стволов в небо. Трясущимися пальцами перезарядил и нажал на оба спуска еще раз.
Все, успел!
Они с Хиггинсом, который где–то рядом вопил что–то невразумительное, были еще живы.
— Не препятствуйте ей, и она не нападет! — кричал Хиггинс.
Раскаты и вспышки молний пошли непрерывной чередой. Настоящая Дикая Охота!
Орсон, помогая себе прикладом, как костылем, тяжело поднялся. Капюшон плаща слетел с головы, и по лицу хлестал дождь. Ощущая в ногах слабость, он оперся плечом о кстати подвернувшееся дерево, нажал на запирающий рычаг, отвел стволы вперед и вставил в них патроны, на этот раз боевые, из другого кармана, прекрасно отдавая себе отчет в том, насколько жалко и бессильно тут его оружие, но будучи не в силах ничего с собой поделать.
Еще через некоторое время, так и не сумев унять бешено частившее в груди сердце, Орсон на ощупь нашел под ногами фонарь, отер от грязи и, сжав зубы, второй раз надавил на рычажок.
Гроза, кажется, начинала понемногу уходить — молнии уже не рвали небеса над самой головой. Не боясь больше конкуренции, поток света выхватил из темноты деревья, землю и воду. И милиционеры города Рэн увидели кингслейер…
Выбравшись из оврага, который уже успел превратиться в русло бурного ручья, немыслимая машина, подминая молодые деревья и аккуратно лавируя между крупными стволами, изгибаясь для этого, переступая лапами, не спеша взбиралась по дальнему склону. Найдя ровный участок, кингслейер мягко опустился на брюхо, подобрав все свои шесть лап. И замер.
Похоже, до людей ему не было никакого дела.
Только тогда Орсон наконец обратил внимание, что, хватая его за плечо, едва не в самое ухо кричит ему недотепа Хиггинс.
— Сэр! Вы видели, сэр!? Она живая, сэр! — захлебываясь от восторга, твердил тот. — Живая, сэр!
— Живая? — эта идея уже не казалась такой уж дикой.
— Да, сэр! Ей стало мокро в ручье. И она перебралась на место посуше. Там… это… высокое место. И лапник сверху прикрывает. Вот она там и легла теперь.
— То есть эта машина, по–твоему, всего–навсего перебралась на место, где ей будет уютнее? — Орсон готов был истерически расхохотаться.
— Да, сэр! Она все понимает. И она все время видит нас. Она меня знает!
Как дежурный на пожарной каланче сумел в эту грозовую ночь заметить вдалеке над лесом две маленькие светящиеся цветные звездочки — заблаговременно оговоренный с Орсоном сигнал тревоги, знал только он один. И совсем никому неизвестно, первый это был выстрел милиционера или второй. Но условный сигнал имел последствия как ожидаемые, так и неожиданные.
Ночь ужасов, апофеозом которой стало оживание таинственной машины… Кошмар, да и только. Орсон немного жалел, что поднял тревогу.
В этом мире много миров. У каждого человека мир свой. Иногда они пересекаются — миры разных людей, чаще нет. Персональный мир Орсона, к которому он привык, которым дорожил и в надежности которого не сомневался, был вероломно подвергнут перестройке. Теперь в этом мире было больше неясного, чем привычного. В нем поселилась теперь ТАЙНА. Но присутствие при этом акте изменения собственного мира посторонних сделалось неприятно ему. Другие люди знают, что твой мир уже никогда не будет прежним, — что может быть хуже? Их сочувствие, попытки подбодрить и показать, как они понимают твое состояние. Это невыносимо.