— Я не имею дела с мастерами–оптиками, но однажды мне пришлось выполнять замок на заказ для одного. Может быть, он справится с твоим заказом.
— Заказ несложный. Любой квалифицированный оптик справится.
— Ну, если ты так думаешь…
— У тебя есть карточка оптика?
— Есть.
— Дай мне и ее.
— Утром…
— Прямо сейчас!
— Хорошо.
Илай с неохотой оставил приготовление пищи и направился к этажерке. Он некоторое время рылся в шкатулке, затем принес Флаю две карточки.
— Вот — сказал он, — я написал на обратной стороне рекомендации.
— Хорошо. Карточки я оставлю. На всякий случай. А сходить к оружейнику и к оптику тебе придется самому. Завтра с утра.
— Хорошо.
— У тебя что–то подгорает.
— Нет, так и должно быть. Я научился этому блюду у одного южанина…
— Илай… Тебя не смущает эта желтая дверь?
— Нет.
— Как так могло получиться, что она желтая?
* * *Клаус Шмидт по прозвищу Давилка — громила Карло–Умника, который негласно работает на синдикат Ортодокса Мулера, остановил паромотор у перекрестка.
Это был не тот паромотор, на котором он возил своего босса. Тот, с кузовом, украшенным фривольными барельефами, был слишком приметным. Он одновременно являлся титульным штандартом господина Карло Бенелли, чем–то заменявшим герб, которого господин Бенелли, занимавший неопределенное и даже двусмысленное положение в обществе, не мог иметь ни по праву рождения, ни по заслугам.
Ни Шмидт, ни его хозяин не считали необходимым афишировать столь очевидными средствами причастность господина Бенелли к тем экзекуциям или акциям, которые Клаус осуществлял самостоятельно по его приказу.
Выполняя деликатные поручения своего патрона, Шмидт использовал паромотор, который сам выбрал. Здесь не было ни богатой отделки, ни претензии, ни эпатажа. Все строго функционально.
Двигатель в два зависимых паротрубных котла был установлен на прочной решетчатой раме и питался не спиртом, а парафиновым маслом, что более подобает железнодорожным паротягачам. Две пары ведущих колес позади. Шестнадцать поршней трех диаметров обеспечивали селективное усилие, дававшее одинаково хороший ход и на крутом подъеме и на ровной дороге. Массивный маховик, расположенный на уровне осей ведущих колес, всегда сохранял горизонтальное положение, чем обеспечивал не только постоянство крутящего момента, но и феноменальную устойчивость аппарата при маневрах.
Двигатель и ведущие колеса жестко крепились к раме.
Подрессоренной была сама кабина из листовой меди, выкрашенная черным лаком. Кожаный верх цвета маренго откидывался назад в хорошую погоду и плотно, без единой щели закрывался в случае дождя.
Заключительным штрихом, завершавшим картину, была передняя решетка радиатора рециркуляционной системы — из медного сплава, по форме напоминающая оскаленную челюсть.
Место возницы располагалось впереди по центру прямо над рулевой парой колес. Вертикальные стекла высокого качества были расположены не совсем обычно: ветровое — квадратное и два боковых, расположенных под углом в сорок пять градусов, образовывали трапецию, что обеспечивало весьма хороший обзор.
Пассажиры — позади водительского места имелось два кресла — могли довольствоваться только видом спереди, заслоненным широкой спиной возницы, либо маленькими круглыми окошками по бокам, через которые трудно оценить красоты пейзажа.
Впрочем, тем, кого Шмидт перевозил на пассажирском месте, как правило, было не до красот пейзажа. А вернее всего, они и не могли бы их увидеть, потому что пребывали либо без сознания, либо связанными, с мешком из непроницаемой для света черной ткани на голове, либо же им были нанесены увечья, которые полностью поглощали их внимание в пути.
К улаживанию дел своего патрона Давилка Шмидт подходил всегда сурово и энергично.
«Память о боли — самая твердая память, — любил повторять этот опасный человек и уточнял иногда: — Благодарность быстро проходит, а страх продолжается, пока существует его источник».
С тонких уст Клауса нередко срывались подобные чеканные формулировки, произносимые глухим, немного гнусавым из–за несколько раз переломанного в детстве и юности носа голосом. Это могло сообщить человеку рассудительному о том что Шмидт не только силен и жесток, но и вдумчив.
«Достойные господа, — судил он род человеческий, применяя к нему свой жизненный опыт, — часто поступают куда как недостойно. Вольно же им требовать к себе подобающего отношения!»
Сквозь ветровое стекло, покрытое мелкими капельками дождя, Давилка Шмидт видел вывеску скобяной лавки Илая.