Я уселся за печатную машинку и написал объявление о назначенном Причардом вознаграждении, чтобы передать его журналистам, и спустился вниз. За стойкой дежурил Рич Лэндберг. Он сообщил мне, что в баре около двадцати газетчиков дожидаются окружного прокурора, который обещал сделать заявление.
– Вокруг все уже болтают о происшедшем, – сообщил Рич. – Слух об этом распространился со скоростью лесного пожара. Уже все знают. Отец сказал, что мы должны работать, как будто ничего не произошло. Хорошенькое дело!
– Однако массового исхода пока нет?
– Вот еще! Наоборот, все жаждут быть здесь, когда его поймают. – Он покачал белокурой, как у матери, головой. – Просто поверить не могу, что парень, которого они ищут, болтается где-то здесь. Будь я на его месте, я бы удрал за тысячу миль.
– И этим сразу же бы себя обнаружил, – сказал я. – Как раз здесь ему всего безопаснее.
– Знаете, Джим, я не могу поверить, что ребята, которые в прошлом году столкнули Питера с дороги, и этот парень, что орудовал прошлой ночью, были гостями «Логова». Мы знаем почти всех. Это просто не проходит. Я твержу отцу, что это кто-нибудь из города, кто-то из тех, что околачиваются здесь. У нас же множество людей, которые приезжают посмотреть на лыжников, даже не останавливаясь в отеле, разве только заглянут выпить спиртного или чашечку кофе. За ними не уследишь. Вот и сейчас их здесь сотни: приехали смотреть на соревнования по прыжкам.
– Ты должен знать многих – из Манчестера и ближайших городков, – сказал я.
– Конечно. Я ходил в школу в Манчестере. В частную школу «Барр и Бартон».
– Не припомнишь ли кого-нибудь, кто болтался здесь год назад и тоже появился вчера вечером?
– Ну, так сразу не вспомню.
– А ты подумай, – предложил я. – Ты знал этих девушек. Кто-нибудь из городских ребят ухаживал за ними?
– Марту я знал, – сказал Рич. Мне не понравилось, как он засмеялся. – Настоящая красотка. А девица Причард здесь впервые. Я только и успел что поздороваться с ней. Ее сестра, что приехала с отцом, просто рыба по сравнению с ней. Она пошла посмотреть на соревнования, спокойная, как ни в чем не бывало.
– Значит, ты заигрывал с Мартой Тауэрс? – спросил я.
Рич сразу помрачнел.
– Ей нужны были только те, кто постарше и имеет деньги, – объяснил он. – Однажды я попросил ее прийти на свидание. Она потрепала меня по голове, как будто я шестилетний карапуз, и сказала, чтобы я не играл со спичками, пока не научусь гасить пожар.
– Она тебе не нравилась?
– Мало ли кто мне не нравится! – сердито сказал он. – Мне уже восемнадцать лет, Джим. Следующей весной мне идти в армию. Я, видите ли, достаточно взрослый, чтобы защищать свою страну и умереть за нее, но для других мужских дел, оказывается, у меня нос недорос! В некоторых штатах я даже не могу купить себе спиртное! Если я ухаживаю за девушкой своего возраста, значит, я совращаю малолетних. Если же ухаживаю за девушками вроде Марты, надо мной смеются. Я только и вижу, что все лезут друг к другу в постель, но только не я. Как же, ведь я – сын хозяина и должен помнить о своем положении.
– Не думай, что я навязываюсь с наставлениями, Рич, – сказал я, – но сейчас тебе приходится переживать самый трудный момент в жизни. Ты уже не ребенок, и все же в глазах других людей ты еще не вполне мужчина. Это самый бунтарский и неуютный период жизни. Поверь, я еще не так стар, чтобы забыть его.
– Вот именно, бунтарский, – сказал он.
– А еще кто-нибудь из ребят твоего возраста заглядывался на Марту? – спросил я.
– Если даже и заглядывался, ему не повезло, – сказал Рич. – Вы знаете, Джим, как здесь все дорого. До «Дарлбрука» не доберешься на попутках. Самый дешевый номер у нас стоит двадцать баксов за ночь, а там еще еда, и выпивка, да медицинская помощь в случае травмы. Многие из приезжающих берут уроки катания на лыжах по десять долларов. В основном к нам едут богатые молодые пары, и они не обязательно законные супруги. Марта искала парня, который будет на нее тратиться – здесь, а потом в городе, когда уедет отсюда. Я думаю, она находила их безо всяких проблем.
– Зато прошлой ночью она нашла проблему, – сказал я. – И очень серьезную! Ты не обратил внимания, она никого постоянно не отшивала?
– Вы имеете в виду, помимо меня? – с кислой усмешкой спросил Рич. – Ну, не могла же она поймать всех сразу. Она была непостоянной и редко показывалась несколько раз с одним и тем же парнем.
– И кто был на этот раз?
– Думаю, она еще не определилась, – сказал Рич. – Обе девушки приехали сюда только вчера днем. Они должны были остаться еще на сегодня и на завтра. Наверное, пока что она лишь приглядывалась. Но может, она и выбрала себе поклонника, который мог оказаться свихнувшимся приятелем Питера, который так страшно хохочет. Иногда и ей приходилось промахиваться.
Это была моя единственная попытка произвести детективное разбирательство, которая ни к чему не привела.
Леди и джентльмены от прессы, если можно так сказать, собрались, как и сообщил мне Рич, в баре. Было около двенадцати, и именно в это время Мортон Льюис, окружной прокурор, обещал им сделать заявление.
Мне удалось завладеть вниманием нетерпеливых газетчиков и довести до их сведения, что отношениями с прессой в «Дарлбруке» буду заниматься я собственной персоной. Мое заявление вызвало пренебрежительный смешок. Им не было дела до «отношений с прессой». Они жаждали фактов. У меня не было никакого фактического материала об убийстве, но я добросовестно сообщил им, что Джордж Причард вознамерился обогатить кого-нибудь. В ответ раздался нестройный шум. Можно было видеть, как в их головах завертелись колесики. Старое романтическое представление о репортере, который мечтает только о том, чтобы опередить всех своих соперников по прессе и добыть эксклюзивные материалы, по большей части стали легендой прошлого. В таких историях, как эта, они обычно делятся друг с другом информацией. Предпочитают пойти на это, чем всем оказаться обделенными важными сведениями. Но я чуть ли не видел, как в их зрачках люди, словно в диснеевских мультиках, превратились в значки доллара. За двадцать пять тысяч долларов наиболее способные или тщеславные из них могли уйти в отставку и написать великий американский роман или, наоборот, допиться до чертиков в «Бликсе», самом популярном у газетчиков салуне. Я без труда получил для Джорджа Причарда его первых двадцать пять детективов.
Когда я возвратился в вестибюль, меня остановил язвительно усмехающийся окружной прокурор Мортон Льюис. Видимо, он слышал мое сообщение. Больше чем когда-либо он напомнил мне средневекового правителя-интригана.
– Вы ведь Трэнтер, не так ли? – спросил он.
Я подтвердил его предположение.
– Попозже я хочу поболтать с вами, – сказал он и посмотрел в сторону столпившихся у бара репортеров. – Двадцать пять штук, а? Недурное вознаграждение! Кажется, теперь здесь все бросятся играть в полицейского и вора. Я предпочел бы, чтобы Причард посоветовался со мной, прежде чем делать публичное заявление.
– Он хочет как можно скорее получить результаты, – сказал я.
Холодные серые глаза прокурора впились в меня.
– Господи, Трэнтер, вы говорите так, как будто не очень-то верите в нас.
Черт, не имело смысла вступать с ним в пререкания.
– Я только объяснил вам, что, по-моему, чувствует Причард.
– Гарделла сказал мне, что вы не слышали тот смех прошлой ночью, – сказал Льюис. – Крепко спали. Вы считаете, что Стайлс действительно его слышал?
– Думаю, да, – сказал я. – Но что с вами, ребята? Кажется, вы не хотите ему верить. Зачем ему лгать?
– Я не считаю, что он лжет, – возразил Льюис. – Но взгляните на это с нашей точки зрения. Стайлс – единственный, кто уже слышал тот смех раньше. Он ехал в своей машине на высокой скорости, имея рядом своего истеричного отца, который боролся с ним, чтобы избежать столкновения, за секунды до того, как их машина разбилась, а его отец заживо сгорел. Он потерял свою ногу и впал в беспамятство на два дня. Когда он пришел в себя настолько, чтобы отвечать на вопросы полиции, он вспомнил про смех. Он напомнил ему о смехе, созданном неким актером кино. Но действительно ли он звучал, как смех Вайдмарка, или просто напоминал его? Возможно, мне он не напомнил бы об Вайдмарке.