— Нормально, — с трудом выдавил он, касаясь ушибленной ноги. — Что произошло? Почему стали стрелять?
— Рубаха! — ответил Вершинин. — Нас выдала советская рубаха.
— Я же приказал ничего из своего не брать! — в сердцах выкрикнул Чепраков.
Увидев на полу в большой комнате бездыханные тела Лопаты и Кнута, Сверчок замер, едва сдержав подступившие слезы. Волю чувствам он даст позже, когда на небольшой лысой возвышенности появится братская могила двух боевых товарищей. Тогда-то и вырвется наружу вся боль утраты. Тогда и зарыдает молодой боец Красной армии, зажимая руками рот, чтобы другие не слышали. «Советский воин обязан контролировать свои чувства», — любил повторять ефрейтор Павел Черенков своему другу Сергею Кнутову, который так и не успел научиться сдерживать свои эмоции. Короткой жизни не хватило.
Чуть позже бойцы Чепракова соединились с группой капитана Вовка. Наконец отряд майора вновь стал единым целым.
Собравшись вместе, офицеры решали, каким путем доставить Шульца и радистку в Москву. Центр, поставленный в известность об их аресте, торопил, предлагая выслать самолет. Мешала низкая облачность и сильный порывистый ветер.
Всех мучил вопрос: кто из абверовцев Бернштайн.
— Я думаю, это был гауптман, — предположил старший лейтенант Вершинин. — Шульц поэтому и выстрелил в него. Ценный агент не должен был попасть в наши руки.
Версия замполита не устраивала Вовка.
— Это может быть и сам Шульц! — возразил капитан. — Он из них самый старший, а значит, и опытный. К тому же знает английский, а мы как раз ищем агента, связанного с британцами.
— Шульц действительно намеревался убить, только не Фишера, а Эльзу, — вдруг уверенно сообщил Чепраков. — Гауптман пытался защитить ее, прикрыть собой. Видимо, это была его задача. Когда же стало ясно, что им не отбиться, Шульц решил уничтожить секретного агента, но помешал Сверчок. Вот и выходит, что Бернштайн — это Эльза.
Несколько часов спустя в Москву полетела радиограмма: «Кутора опознана тчк Готова к сотрудничеству…»