Как и накануне, гитлеровцы вновь согнали всех жителей на площадь, окружив ее живой цепью из полицаев и прибывшего ночью отделения эсэсовцев. Не сумев вовремя укрыться, Коля с Павлом Игнатьевичем оказались в самом центре толпы. Долго ожидать появления гауптмана с переводчиком не пришлось. Покинув в сопровождении автоматчиков здание бывшего колхозного правления, расположенного на другой стороне площади, оба офицера с важным видом вершителей судеб прошествовали к столу, установленному напротив виселицы. Из амбара вывели всех пятерых арестованных.
Бросив взгляд на людей, толпившихся у забора, Акулина сразу заметила сына. В светлой курточке из тонкой парусины, Коля выделялся среди темной массы. Сердце матери забилось в тревоге: «Почему не скрылся? Зачем пришел? Где Анечка?..» Опасаясь привлечь к нему внимание фашистов, она отвела глаза в сторону.
Толпа на площади застыла в безмолвии. Согнанные в загон, словно скот, люди испуганно взирали на происходящее. Какое-то время не слышен был даже детский плач. Но вот кто-то из женщин первым всхлипнул. Тут же над головами прокатилась робкая волна недовольства, и вскоре вся площадь загудела. Народ требовал отпустить ни в чем не повинных односельчан.
Коля тщетно пытался перехватить взгляд матери. Нащупав в кармане складной перочинный ножик, он был готов в любое мгновение броситься на ненавистного врага. Почувствовав, как забеспокоился подросток, Павел Игнатьевич, опустив тяжелую руку на его плечо, прошептал:
— Ты, Коленька, от меня не отходи! И давай без глупостей!..
Старый учитель понимал, какая буря творилась сейчас в душе мальчишки. Страх за родного человека, густо замешанный на злости, мог довести до срыва, что неотвратимо привело бы к катастрофическим последствиям. И матери бы не помог, и себя погубил…
Участь арестованных была предрешена. Всех их ожидала смерть. Гитлеровцам был необходим показательный суд, чтобы донести до населения: мы здесь навсегда.
Сохатый приказал помощникам подвести к столу одного из арестованных. Перед ними, с какой-то виновато-растерянной улыбкой, с растрепанной головой и всклокоченной седой бородкой, предстал старик лет семидесяти. Жалкий вид человека, одетого в мятую рубаху навыпуск, в заплатанных штанах и древних, истоптанных башмаках, рассмешил гитлеровцев. Повернувшись к переводчику, гауптман что-то лениво обронил и, махнув рукой, отправил старика обратно.
Услышав фамилию Цвирко, стоявший позади Акулины полицай, грубо толкнув прикладом в спину, подвел ее к немцам. Переводчик задал женщине те же вопросы, что и днем ранее.
— Назовите имена людей в городе, кто снабжал вас лекарствами, — потребовал он. — Назовите, и мы сохраним вам жизнь!
Акулина продолжала упорно молчать. Сохатый никак не мог понять, почему эта привлекательная белорусская женщина, которой еще жить да жить, добровольно выбирает смерть. Это было так не похоже на поведение француженок и румынок, с кем ему доводилось встречаться раньше. Поведя плечами, словно сожалея об участи, которая ожидает несговорчивую женщину, офицер отослал ее к остальным арестованным.
Акулина встала рядом с едва державшимся на ногах мужчиной, чье лицо представляло собой сплошную кровавую массу. Лишь по одежде Коля с трудом узнал в нем Савина, приятеля отца.
— Он же во всем признался! Зачем было избивать? — недоумевал подросток.
— Очень может стать, что это наши вурдалаки-полицаи проявили собственную инициативу, — тяжело вздохнув, предположил Павел Игнатьевич. — Сволочные натуры! Прислужники сатаны!
Гитлеровцы торопились. Задерживаться в далеком от райцентра селе было небезопасно. Сохатый вышел из-за стола, взглядом, полным самодовольства, окинул собравшихся на площади и начал через переводчика зачитывать приговор: «…Действуя по законам Великого Рейха, дарованным германскому народу самим Богом, спасая от большевистской заразы всех, кто принимает наши порядки, мы и впредь будем сурово наказывать тех, кто помогает лесным бандитам…»
От предчувствия неотвратимости беды Коле хотелось крикнуть. В какой-то момент их взгляды с матерью пересеклись. Акулина ободряюще улыбнулась сыну.
Закончив речь, Сохатый победно вскинул голову и остался стоять, ожидая, когда полицаи подведут осужденных к виселице. Народ на площади зашевелился, загудел. Завыли в голос бабы. Засопели старики, выдавливая из груди проклятия. Глядя, как полицаи набрасывают на шеи несчастных веревки, женщины стали прикрывать перепуганным детям глаза.
Самообладание окончательно покинуло Колю. Выхватив из кармана нож, он рванулся вперед. Блеснув в лучах солнца, стальное лезвие напугало оказавшуюся на его пути молодую женщину с младенцем на руках. Коротко вскрикнув, она отшатнулась в сторону. К счастью, ее голос потонул в общем гуле.