Брови Федулова взлетели вверх.
— С каких это пор мы с тобой на «вы»?
— Положено так, — показав глазами на его погоны, подчеркнул майор. — Субординация!
Поликарп Матвеевич обеими руками схватил старого приятеля за грудки и притянул к себе.
— А я гляжу, ты все такой же ершистый? — вымолвил он и трижды, как положено по русскому обычаю, расцеловав в обе щеки, шутливо оттолкнул от себя.
— Прости, Поликарп. — Федор Иванович оправил на себе гимнастерку. — Думал, жизнь и тебя сломала.
— Скажешь тоже… — смутился полковник. Приоткрыв в приемную дверь, он бросил: — Сережа, принеси нам два чая. Если что — меня на месте нет!
— Ты и вправду мало изменился, — продолжал настаивать Чепраков.
Федулов махнул рукой:
— Тоже, знаешь, досталось — во! — отмерил он себе рукой до шеи и вдруг громко, от души, расхохотался: — Нам с тобой с самого училища достается! Помнишь, как нас майор Тихомиров невзлюбил? Гонял на занятиях, как сидоровых коз! М-да… — Лицо полковника посуровело. — Убили его фашисты. Раненым попал в плен к ним. Долго пытали на глазах других наших солдат и офицеров, а потом закололи штыком. Так и умер, не проронив ни слова. А на вид таким тщедушным казался.
— Жаль старика, — сокрушенно покачал головой Чепраков, вспомнив их бывшего преподавателя. — В сущности, хороший был мужик, правильный. Настоящий офицер. А то, что гонял… Я его потом часто вспоминал, когда тяжело становилось. Кто знает, если бы не требовательность наших учителей, выстояли бы мы в этой войне?
Поликарп Матвеевич подошел к книжному шкафу, открыл застекленную дверцу и снял с полки початую бутылку коньяка с двумя стаканами.
— Хоть и строго у нас с этим, но Тихомирова мы с тобой помянем! Всех наших помянем, кто ушел. Сколько людей погибло! — вздохнул полковник.
— Сколько еще погибнет…
Плеснув на дно немного коричневой жидкости, Поликарп Матвеевич протянул один стакан Чепракову. Выпили молча, не чокаясь.
— А ведь это ты должен сидеть здесь, на этом месте! — неожиданно проронил Федулов, ткнув пальцем в стол, и его взгляд потеплел. — Ты был лучшим на курсе!
Федор Иванович отрицательно качнул головой:
— Нет, Поликарп. Как говорят немцы: Jeden nach seinem verdienst! Каждому по заслугам!
— Не спорь. После финской войны тебе пророчили высокие должности. В сорок первом, когда нас арестовали, я был уверен, что нам всем грозит участь Тухачевского и его команды. Твоя стойкость тогда многим нашим помогла. Даже военследователь, требовавший подписать донос на генерала, как-то отметил это. Не скрою, мне помогла. Помню, слух прошел по камерам, что тебя особо жестоко пытают. Не знаю, чем уж ты им так насолил, но поговаривали, что до суда не доживешь.
— Ничем особым я их тогда не достал, — опустил голову Чепраков. — Просто, когда понял, что все равно расстреляют как иностранного «шпиона», открыто послал их куда подальше. Я тогда как в бреду был. — Он рассмеялся. — Материл страстно, с чувством! Мне казалось, что так я мщу им за свою погибель.
— Да, редкостной сволочью оказался следак, — скрипнул зубами Федулов. — А все же, Федор, мы с тобой выстояли! Выстояли, никого не предали. Не все так смогли. — Снова плеснув в стаканы, Поликарп Матвеевич потянулся через стол чокнуться. — Знай: я все помню. И друзей не забываю.
Чепраков глубоко втянул в себя воздух.
— Я не осуждаю тех, кто не выдержал, — выдохнул он. — Просто не могу принять обратно в сердце. Что-то в душе оборвалось.
— А принимать-то и некого! — развел руками Федулов. — Практически всех, кто тогда подписал бумагу на генерала Плотникова, расстреляли. Предатели никому не нужны. — Подавшись вперед, полковник заговорщически прошептал: — Попомни мое слово, Федор, скоро все изменится. Дай только войне закончиться.
Не отрывая от его лица прямого взгляда, Чепраков поинтересовался:
— Скажи, Поликарп, ты знаешь, кто написал тогда пасквиль на нас? Твое нынешнее положение позволяет это сделать, было бы желание. И как сложилась судьба генерала Плотникова? Я с тех пор ничего о нем не слышал.
Федулов в задумчивости зажевал верхнюю губу. Высокая должность офицера особого отдела не предполагала излишнюю откровенность, и он давно приучил себя не говорить лишнего. Но ответил. Осторожно, словно прощупывал собеседника каждым словом.
— Нам с тобой, Федор, повезло выжить, а вот генералу нет. Его расстреляли раньше, чем пришел приказ об отмене приговора. Поторопились, сволочи. — Поликарп Матвеевич поднял глаза на стенку напротив, где висел портрет наркома обороны и вождя советского народа, и тихо, точно опасался, что тот может подслушать, сказал: — А что касается пасквильника, то с ним произошел несчастный случай. Автомобиль, на котором он возвращался со своей дачи, вдруг перевернулся на повороте. Такое иногда случается с людьми.