– Ребра сломаны?
Эдичка покрутил торсом.
– Да вроде нет. А как там Казик?
– Эй, вам помощь нужна?
Оглянувшись, я увидел доброго самаритянина армянской национальности из фирма «Ролла». С разводным ключом в руках. Женя. Водитель. Спасатель всех напившихся. Отвозитель потерявших ориентацию в пространстве. Приноситель мужей к женам. Никто лучше его никогда не мог объяснить загулявшему пассажиру неразумность идей по продолжению гуляния. Женя не раз был замечен в бесплатной доставке пропившихся до дому. Долги у нас, как правило, не забывают, и в накладе самаритянин не оставался.
Сейчас он был, пожалуй, напуган, но разводной ключ в руках говорил о серьезности его намерений в сфере обеспечения нашей защиты.
– Круто ты их, Хан. Как МакЛауд. Я как увидел, что они на тебя поперли, сразу сюда рванул, но ты их так шустро почикал...
В этот момент враги повели себя так же, как и дед из парка. Завоняли и исчезли. Но имущество оставили. Женя глянул на эти метаморфозы, побледнел и тихонько присел рядом с Эдичкой на лавку. Я давно заметил, что работники сферы обслуживания чем-то неуловимо похожи друг на друга. И эти сидели как два братика, оба бледненькие, толстенькие, напуганные, но решительные. Один с пиратской бородой, другой – без. И подпирали друг дружку плечами.
– Вы тут посидите, а я гляну, что с Казиком.
А с ним было не так плохо, как мне показалось сначала. Скорее всего, злодей не планировал его убивать и просто вырубил ударом в нос. Нос был перебит. Владелец носа хотя и пребывал в эйфории, но еще при моем приближении начал подавать признаки жизни. По окончании же осмотра утвердился на пятой точке и грозно поинтересовался:
– Где этот... – По идее, как истый горец в представлении русского человека, он должен был бы выдать что-либо мощное типа «сын собаки» или «сын падшей женщины», но обогащенный знакомством с великим и могучим Казбек обошелся более емкой фразой и, воздев себя на ноги, грозно щелкнул затвором автомата. Взгляд его упал на окровавленные вещички, и он осекся.
– Казбек, брат мой, – обратился я к нему, – а где ты взял вообще этих двоих?
Лик его отобразил непривычную работу интеллекта.
– Как где? В отделе. С дежурства пришли. Напарник отошел. Тут эти двое подходят. Пойдем, говорят, в парк сходим.
– Ну и зачем ты пошел?
– Хрен его знает, – растерянно ответствовал он. – Не знаю.
Это было неприятно, но факт. Мои неведомые недоброжелатели могли не только сами проявлять ко мне свою неприязнь, но и убеждать других в том, что я плохой человек. И вообще владели способностью воздействовать на людей.
Философски пожав плечами, я привычно отправился собирать трофеи. Топор отлетел недалеко, а мечи... Мечи были просто шикарными. Прямые односторонние клинки по форме напоминали катаны. Сталь их, с глубоким многослойным узором, притягивала взгляд. Простая ровная деревянная рукоять без узоров и украшений. Простые деревянные же ножны. Облачив ими клинки, я получил обычные палочки с еле заметными полосками. И если мой меч доставал где-то до солнечного сплетения, то эти едва доставали до пояса и вполне могли сойти за трость.
– Зачем тебе столько? – Казик с завистью смотрел на мои приобретения.
– Ты себе лучше шмотки забери.
– Да там все в крови.
– Ничего, женщины отстирают. Да и броники кевларовые.
Казик деловито поднял разрубленный доспех.
– Правда кевлар. А как же ты его разрубил?
– Сам не знаю.
– Да ты знаешь сколько такой клинок стоит?! – В глазах его разгоралось зарево глупой жадности, ствол автомата стал покачиваться.
– Я знаю, сколько стоит твоя глупая голова.
Зарево потухло.
– Извини.
Кто ж его знает, захотели бы злодеи, расправившись со мной, оставлять в живых его и Эдичку. Я не знал ответа на этот вопрос. Да и он тоже.
– Женечка! Женечка! – Тот вскинул голову. – Багажник открой.
– Багажник открой, – раздумчиво покачивая головой, таксер бросил в открытый багажник ключ и уселся за руль. Я загрузил туда же свои трофеи, сел на заднее сиденье, меч пристроил себе на колени. За прошедший час с небольшим его присутствие дважды спасало мою жизнь. И проверять, как долго я протяну без него, в мои планы не входило.
Мы уехали, а Эдичка с Казиком остались убирать и мародерствовать на поле битвы. И почему-то мне показалось, что Эдичка в дележке преуспеет. Как Попандопуло из «Свадьбы в Малиновке».
ГЛАВА 2
– Женечка, подожди пару минут. Деньги вынесу.
– Не беспокойся, Эдик за счет заведения такси заказал.
– Ну спасибо вам. Уважили. Давай. Счастливо тебе.
– И тебе счастливо.
– На, возьми вот на память. – Я сорвал с пояса какую-то блестяшку и сунул Женечке в ладонь.
– Оставь, а, – возразил было он.
– Молчи давай.
Я вышел из машины. Рано совсем. Восьми нет. Дом спал. Гнездо, так сказать.
– Эй, приехал я! Открывайте, – заколотил в двери, которые против всех правил оказались заперты.
Калитка отворилась, и на пороге показалась фигура высокого худощавого мужчины с цыганистым лицом в спортивном костюме. Левая рука покоится в кармане куртки, а карман вопреки всем законам физики не висит, а торчит. Причем торчит в мою сторону. Складывается ощущение, что вести себя таким антинаучным способом его заставляет рука, всунутая в упомянутый карман. Только вот размер кисти был совершенно уж гипертрофирован.
– Заходи, раз приехал, – проговорил Андрий, колюче разглядывая меня, и ствол при этом внимательно так смотрел мне в живот.
Зная привычку этого бендеровца палить через одежду, я решил не оставлять его приглашение без внимания. Перешагнул порог. Вошел. Какая радостная торжественная встреча!
– Ты, гость дорогой, секиряку и палки свои брось. А грабки подними, да повыше.
У меня стало складываться четкое убеждение, что мой украинский друг на перелом челюсти уже навыпендривался.
Открылась дверь, и на крыльце появилось сонное небесное видение.
Забранные на затылке длинные волосы, огромные каре-зеленые глаза, взлетевшие в вечном изумлении брови, припухлые в детской обиде губы, багирин подбородок, нежная, женственная фигура, пленительных очертаний которой не мог скрыть ни мой нерастянутый свитер (по ночам у нас и весной прохладно, горы), ни домашние джинсы. Половина моя богоданная. Три года не видел. Какие три года? – ворохнулось. Сутки, не больше. Три года – тяжким камнем подтвердило в душе. Я стоял, как соляной столб, и не мог насмотреться, наесться этим зрелищем, которого так долго был лишен. А в голове колоколом било. Три года. Три года...
– Кто там, Андрий? – сонно спросила. Глянула на меня. – Вам кого? – Сонливость в глазах потаяла. Спросила неверяще: – Илька?! – И вдруг громко: – Илька!
И еще не успел упасть на землю отброшенный плед, как в грудь мне ударила соломенная молния, и высокий лоб скользнул по ключице, и две гибкие руки охватили затылок, и в лицо ткнулись соленые от слез губы. А потом меня били и называли дураком, а я хохотал от счастья, целуя слезы в огромных глазах, и любимый курносый нос, и нежные щеки, и невесомые тонкие волосы, и сладкую шею, и тонкие ключицы. А меня отталкивали и, смущенно оглядываясь, опять называли дураком, но уже с очаровательными чертиками в глазах, которые выгнали совсем чужие здесь облака грусти. А потом гулко завопили «Папочка!», и в ногу, едва не сбивая, ударила старшенькая, крепкая и тяжелая, как камешек. И опять. «Илька, дурак, хоть бы позвонил». Это уже жуткий человек – теща с выражением немалого облегчения на добром лице. И с прошибающим перепонки писком по мне карабкалась младшенькая, и радостно кудахтали родственницы, и колотил по плечу Андрий с воплем «Ты иде був, бисов сын», и сквозь толпу встречающих рвался казачий сын Андрюха, похожий на белогвардейского офицера. Он свирепо топорщил короткую щеточку усов и орал: «Пустите меня к нему, щас я ему вмажу».
Мне были рады.
Наконец встречающие слегка успокоились, организовались и стали целенаправленно подталкивать меня в сторону дома.
На лежанке, стоящей под навесом, приподнялся сухощавый старик. Сократ.