Кент экзаменовал его небрежно, вопросов почти не задавал, выслушал и молча поставил в зачетке «хор». Выглядел он измученным. Вечером, когда Георгий пришел к нему, его еще не было. Наташа сказала, что у него сегодня еще один экзамен, в вечернем институте. Кент пришел в одиннадцать, молча сел за стол, подпер голову рукой, и Георгию показалось, что сейчас он просто свалится. Наташа не спрашивая налила коньяку, Кент залпом опрокинул, вяло зажевал лимоном, посмотрел на Георгия и усмехнулся, сказал почти ласково:
— Так-то, брат Георгий… Отмучился?
— Я-то отмучился, а вот ты замучился, — невесело пошутил Георгий.
— Ничего, через недельку у меня хлопот тоже поубавится. У вечерников приму — и целый месяц никаких обязанностей, кроме служебных.
— А потом все сначала?
— А потом все сначала, — машинально повторил Кент.
— А как-нибудь сократить твои обязанности… разве нельзя?
— Как-нибудь — можно, а хорошо — нельзя.
— Не понимаю.
— Да что тут понимать… Ты думаешь, я в вечернем или на этих курсах по своей охоте преподаю? Или чтобы деньгу зашибить? Просто некому. Больше половины из того, что я вам читаю, нет пока ни в одной книге.
— А откуда же ты все это знаешь?
— Я все-таки специалист, — Кент усмехнулся. — Из самых разных источников, в основном американских. Ну, и кое-что моего собственного изготовления.
— Так слушай, — «осенило» Георгия, — если ты хранитель такой уникальной информации, ее же опубликовать надо!
— Умница ты, — с необидной иронией сказал Кент. — Точь-в-точь как деятели из нашей электронной епархии. Они даже специальное решение приняли — издать в шестьдесят седьмом году книгу И. Д. Русакова.
— И что?
— А ничего. Прислали мне из издательства письмо, где величают почему-то Иваном Даниловичем, с просьбой указать объем рукописи и срок представления. Указал. Летом займусь ею, раньше все равно некогда.
— Да ты, оказывается, мастер на все руки.
— Станешь тут мастером… Как выразился один мой приятель, вылез в передовики, так шагай, пока в отстающие не попадешь. Вот и шагаю…
9
Тонко, жалобно закричал во сне Трофименко. Брагин мгновенно перестал храпеть, тяжело завозился на постели, спросил хриплым шепотом:
— Ты чо, Витюх? Приснилось чо-нибудь?
Трофименко глубоко вздохнул и не ответил.
— Может, воды дать? — спросил Брагин.
— Дай, — еле слышно ответил Трофименко.
Брагин в темноте отыскал графин, налил воды и, как догадался Георгий, присел к Трофименко на кровать, забормотал:
— Ты… это самое… спи еще. А чтобы всякая мура не снилась, думай о чем-нибудь приятном. Ну, это самое… о бабах, что ли.
И еще что-то бубнил, пока Трофименко не сказал:
— Ладно, иди ложись.
Брагин улегся и, прежде чем захрапеть, сказал:
— Если что, так… это самое… буди.
— Ладно… «это самое», — ласково отозвался Трофименко. — Привязалось к тебе «это самое»…
— Так чо, все говорят.
Они еще с минуту пошушукались едва слышным шепотом и, кажется, оба заснули.
Во время этого разговора Георгий не шевелился и даже затягиваться сигаретой перестал, — будто подслушивал. А как замолчали они, стало ему вдруг обидно: вспомнил, как прошлой ночью сам он кричал во сне, все, наверное, в палатке слышали его крик, и только Ковалев из вежливости осведомился, не нужно ли ему чего-нибудь, и тут же снова уснул.
И понимал Георгий, что обида мелочная, вздорная и не время сейчас думать об этом, а ничего не мог поделать с собой. Через минуту он обнаружил, что обида разрослась до масштабов чуть ли не вселенских, ему даже плакать захотелось, и с недоумением подумал: что-то тут неладно. Или он совсем уж стал психопатом, или… Второе «или» было еще более неприятным: обиделся он вовсе не потому, что в палатке так невнимательно отнеслись к его ночному кошмару, а на что-то другое… На что? И, подумав, он честно признался себе: на жизнь, на судьбу свою. И главным сейчас в этой обиде даже не то было, что судьба отняла у него Ольгу, а что не дано ему было достойно пережить ее смерть, не оказалось у него сил, чтобы выбраться из-под обломков крушения и идти дальше. А ведь были возможности, были…
Георгий вспомнил, что говорил ему Кент по окончании курсов: