А все-таки он нашел выход. Пусть далеко не самый лучший, пусть нелепый, но все-таки выход. Ответить ему, конечно, придется, но все это потом будет, когда он использует свой последний шанс и вернется с Бугарского нагорья. А тогда уж будет все равно — независимо от результата…
Без десяти три он подъехал к лагерю. Лишь Ковалев да Гоголев вышли встречать его, хотя и все остальные наверняка слышали шум мотора и знали, что, кроме Георгия, быть тут в эту пору некому. Ковалев и Гоголев сразу, конечно, поняли, что продукты он привез, но не то что радости — и тени признательности не увидел Георгий на их лицах. Он зло приказал:
— Быстренько разгрузите!
Гоголев лениво гаркнул:
— Эй, лежебоки, вылазь, жратва приехала!
«Приехала, мать вашу . . .! — в бешенстве едва не сорвался на крик Георгий, но сдержал себя, молча направился к палатке. — Приехала, как же! Сама по себе ножками притопала: нате, кушаете меня, жрите, лопайте! Знали бы вы, сволочи, каким способом эта жратва приехала!»
В палатке четверо резались в карты, будто не слышали ни шума мотора, ни гарканья Гоголева.
— А вам что, особое приглашение?! — тихим, зловещим голосом сказал Георгий.
— Да сейчас идем, — с досадой сказал Булыгин, бросая карты. — Горит, что ли?
Ах, с каким наслаждением ударил бы его сейчас Георгий! Он даже глаза зажмурил, чтобы не видеть лица Булыгина и не поддаться этому внезапно возникшему желанию. Он поборол приступ бешенства, и вдруг ему стало очень не по себе. Он испугался. И не последствий этого, к счастью не случившегося удара, а того, что у него вообще возникло такое желание. Ведь никогда прежде он ничего подобного не испытывал. Да и не за что было бить Булыгина, в общем-то совсем неплохого человека, не лодыря, не труса, не нытика, как сидящий рядом Власов. Откуда же это унизительное для него самого желание? Нервы расходились? Это ничего не объясняло. Нервы и раньше его подводили, и, случалось, он срывался на крик, но ничего похожего на сегодняшнее не бывало…
И, подумав немного, Георгий понял, вернее, догадался — всему причиной взлом склада. Словно, срывая замок, сорвал он что-то и в себе, в своей душе, сломал какой-то невидимый барьер в своей системе взглядов на жизнь, на людей…
Еще по дороге в лагерь Георгий начал понимать, что его «комедия» со взломом склада вовсе не комедия. И как ни приказывал он себе не думать об этом «эпизоде», за восемь часов пути от Дьякова до лагеря не раз вспоминал Георгий детали утреннего «ограбления». Нет, по-прежнему не боялся он ответственности за сделанное. Ответственность эта неясно маячила в каком-то более или менее отдаленном, но все же будущем, о котором думать совсем не хотелось да почти и не думалось. Другое тревожило его, что словами определить было трудно. И вот сейчас, поймав себя на неожиданно возникшем желании ударить ни в чем не повинного человека, Георгий без труда связал его с нелепым взломом склада, не до конца еще понимая, какая может быть тут связь. Не так же, в конце концов, все просто: если можно взламывать склады, то почему бы и не ударить за недостаточно быстрое послушание? Но связь была несомненная, это Георгий хорошо чувствовал и догадывался уже, что и решение взломать склад, пришедшее на ум довольно просто и принятое почти без колебаний, не возникло из ничего, сработала в его натуре какая-то потайная пружинка, выкинув на поверхность эту идею как вполне приемлемую и чуть ли не единственно возможную. И что в моральных оправданиях эта идея не нуждалась, Георгий тоже помнил. В самом деле, веди бескорыстность, «чистота» его мотивов несомненны, не для тебя же он старался, а для дела, для людей… Для людей? Но тогда почему же эти самые люди не только не приветствуют его идею, но расскажи он им, каким путем достал продукты, ведь, пожалуй, сочтут его самодуром, а то и попросту дураком? Ведь очевидно, что им вовсе не хотелось, чтобы он вернулся с продуктами, так? И то дело, ради которого он пошел на эту уголовщину, разве это их общее дело? Ведь им одного хочется — поскорее уйти отсюда, вернуться в Бугар, к людям… Выходит, что старался-то он в первую очередь именно для себя?
Георгий чувствовал, что начинает запутываться в своих вязких рассуждениях. Да и неуместны они были сейчас — время поджимало его.
Он взял свой спальный мешок, легкий летний полог и выбрался из палатки. Лодка была уже разгружена, ящики и мешки сложены на берегу и накрыты брезентом. Георгий взял себе банку тушенки, пачку чая, сахар, поискал взглядом Ковалева, но того нигде не было видно. Поодаль курил Гоголев, настороженно поглядывая на него.