— Если я правильно понимаю, у вас роман с молоденькой девушкой? — спросил Пантелеймон.
— Да, ей девятнадцать. Она выпускница хореографического училища. Виолетта влюблена в меня, я — в нее.
«Она влюблена в твои деньги, старый потаскун», — подумал магистр.
— Но нашему ювенильному счастью, — продолжал старик, — мешает моя жена.
— Вы хотите, чтобы она умерла? — сурово спросил Пантелеймон.
Старик стеснительно кивнул.
— А сколько ей лет?
— Сколько и мне, то есть восемьдесят три.
Пантелеймон с трудом удержался от улыбки: если учесть весенние простуды и перепады давления — очень даже перспективный возраст!
— Мы познакомились в тридцать девятом году, в Москве, на съезде передовиков мясомолочной промышленности. В моей памяти и сейчас жива изумительная атмосфера того волшебного июньского месяца: цвела акация, народ по ночам исчезал пачками, в кулуарах съезда обсуждалась новая котлета Микояна…
— Мне нужна ее фотография, — перебил Пантелеймон деловым тоном.
— Я знал, что понадобится. Пожалуйста. — Протягивает снимок. — Жену зовут Вилена.
Неспешно, чтобы каждое движение успевал дегустировать телохранитель, Уралов достал из ящика стола жменю гвоздей, молоток и обрезок доски; прихватил фотографию по углам. Нараспев, заглядывая в шпаргалку, занудил:
Тук, тук, тук,
Забьем мы гроба крышку.
Тук, тук, тук,
Прощай, постылая жена.
Перешел на скороговорку:
— О, прислужники Смерти Адонай, Иеве и Зебаот. О, превысший отец, творец неба и земли, четырех элементов и высших духов, заклинаю тебя: забери на небо Вилену.
И вновь занудил:
Тук, тук, тук,
Забьем мы гроба крышку,
Тук, тук, тук,
Прощай, Вилена.
Прошло несколько дней. Несмотря на проведение мощной рекламной компании, крупная дичь более не попадалась. По законам рыночной экономики, лжеоккультное малое предприятие Уралова должно было неминуемо прогореть. Но случилось то, на что Пантелеймон мог только надеяться, о чем мечтать: Вилена таки преставилась, об этом протрубили все газеты.
— Да неужели ты и впрямь ее заговорил? — удивилась Маргарита.
— Если человеку восемьдесят три и близкие перестают дарить ему тепло своих сердец, то он может умереть в любую минуту, безо всякого колдовства, — напыщенно сказал Пантелеймон и добавил: — Очень вовремя преставилась, лучшей рекламы не придумать.
Нельзя сказать, что Пантелеймону от клиентуры не стало теперь отбоя, но без рекомендации старца в его кабинете вряд ли бы появился могущественный нефтяной олигарх.
Внешность миллиардера, из каких–то неизвестных соображений жившего подолгу в Минске депутата российской Госдумы по Ханты — Мансийскому избирательному округу, завзятого русского национал радикала была, однако, скорее половецкой. Одет депутат был хотя и дорого, но без набивших оскомину новорусских изысков. Говорил без фени, пальцовку не демонстрировал. Словом, настоящий новый русский, из жизни, а не тип из городского фольклора, не мелкий жулик из комсы, которые выдают себя за бывших первых секретарей обкомов партии со счетами в рижском «Парексбанке» и кичатся недоказуемым уголовным прошлым.
Олигарх метался по кабинету лжеоккультиста и, вводя в курс дела, возбужденно верещал. Вдоль стен с пистолетами наизготовку стояло четыре уже телохранителя в черных очках. Пантелеймон, дабы внимать каждому слову олигарха, даже снял шапочку с вышитой меткой.
— Понимаете, так как сам район нефтедобычи полностью контролировался моим «ОлиОйлом», то занимать оставшуюся как бы бесхозной после отравления Стерлядкина трубу Саулов не имел морального права. По логике, это должен был сделать я. Но этот наглец Саулов…
Вдруг загрохотали выстрелы, посыпалось оконное стекло. Один из телохранителей рухнул замертво. Остальные открыли бешеный ответный огонь.
Нападение отбили: бой захлебнулся. Мертвого унесли, рассказ олигарха возобновился:
— Но этот наглец Саулов занял ее. Я утерся, что оставалось делать? Ладно, думаю, пусть: все мы не лыком шиты. Ему бы теперь сидеть тихонечко и сопеть в две дырочки. Но он… неожиданно заявил, будто за перегон нефти по той самой трубе мой «ОлиОйл» должен его «РосвестОйлу» что–то отстегивать. В принципе, есть такая практика. В цивилизованных странах. Набравшись ангельского терпения, спрашиваю: сколько хочешь? Пятьдесят, факсует в ответ, процентов от прибыли по экспорту. Ты что, сбрендил?! Забыл, что вообще–то и труба, и перекачиваемая по ней нефть принадлежит всему российскому народу! А следовательно, твоя законная, так сказать, конституционная доля — одна сто сорока семи миллионная. Так что бери десять и радуйся, пока не передумал. В ответ этот наглец Саулов вообще перекрывает задвижку!!! Вы можете представить такое хамство?!