— Такое, что без волшбы никак. Ты и вправду колдун, это я видела, — и Евдокия подняла глаза на филина, который дремал на ветке.
— Ведьмак я, — привычно поправил Ефрем, которому слово “колдун” не нравилось. — Что стряслось-то?
Евдокия медленно и тихо, будто это не у Ефрема, а у неё самой ещё не зажили сломанные рёбра, спросила:
— Ты умеешь говорить с мертвецами? Узнать у них что-нибудь?
— Э… Да как сказать, — почесал затылок Ефрем. — Разбираться надо. Не со всяким мертвецом сладить можно и не всегда. А тебе зачем?
Евдокия нервно скомкала передник, тут же тщательно его разгладила. А потом пристально посмотрела на ведьмака. Его будто плетью ожгло — столько боли и бессильной ярости плескалось в голубых глазах женщины.
— Дочка моя старшая, Катерина… Были другие дети, но все и до года не дожили. А Катька выросла. Огонь-девка! Смешливая такая да ласковая, всё со мной обнималась. А пела как!.. Соловьи заслушаются. Девятнадцать лет бы ей зимой исполнилось.
— То есть уже не исполнится?..
Прикусив губу, Евдокия покачала головой: нет. И надолго замолчала, глядя куда-то себе под ноги. Ефрем её не торопил. Но вот женщина заговорила:
— Муж утонул, когда дочке 12 лет было. С тех пор наплакались мы вдвоём: баба да девчонка-малолетка. Горька, Ефрем Захарович, вдовья доля-то! И родни нет, чтобы помочь. Но бог выправил, как-то наладилось, Катя выросла… Всё вроде хорошо. А неделю назад пошла я в дальнее село, к куме по делам. Припозднилась, да и заночевала у неё, потом на следующий день домой. Подхожу к Киселихе, а мне кричат: “Катька твоя повесилась!”. Не помню, как до избы добежала. А там… Катюшка лежит бездыханная.
— А почему “лежит”, если повесилась? — спросил любящий точность Ефрем.
— Соседка её утром нашла. Услышала, что скотина некормленная кричит. Пошла проверить, заглянула в сарай, а там… Там Катька висит, холодная уже.
— Соболезную.
— Спасибо. Так её, неотпетую, и похоронили… У перекрёстка, как собаку. Наш поп, отец Макарий, даже рядом с кладбищем её похоронить не дал. Нечего, говорит, освящённую землю близостью самоубийцы, хоть и за оградой, поганить.
— Да, большое горе… Но от меня-то ты что хочешь?
Евдокия расправила плечи и снова глянула на ведьмака, будто плетью хлестнула:
— Разобраться хочу, что случилось. Вечером была дочь здоровая да весёлая, а утром уже в петле. И никто не видел ничего и не слышал. Ты ведь колд… ведьмак! Призови душу Катюшки, мысли её прочти, что ты там умеешь! Пусть она расскажет, что случилось, почему она… так поступила. Сможешь?
Ефрем молчал, раздумывая. Непросто это — связаться с покойником да ещё и получить от него ответ. Когда душа освобождается от тела, то переходит в совсем иное состояние, и мёртвому живого понять сложно. А уж сколько всего должно удачно совпасть, чтобы ритуалы сработали!..
Долгое молчание Ефрема Евдокия поняла по-своему. Прищурившись, она достала из-за пазухи свёрток и подбросила его в руке. Красноречиво звякнули монеты.
— Мы с мужем Кате на приданое копили. Всё отдам. Только помоги! Я жить не смогу, себя сглодаю, с ума сойду, если не узнаю, что стряслось. Каждый миг думаю: а если б я тогда к куме не ушла?.. Помоги, Ефрем! Если откажешь, то камень у тебя вместо сердца!
— Да погоди ты, трещотка! Думаю. А где именно дочку твою похоронили?
— Знаешь перекрёсток, где дорога с трёх деревень на тракт на Рыбинск выходит? Вот там, на обочине…
Губы Евдокии задрожали, из глаз выкатились две слезинки. Женщина крепко зажмурилась и прикусила губу, чтобы не разрыдаться в голос. Ведьмак же прикинул место: хоть тракт на уездный город идёт, до ближайших деревень далековато. Значит, ночью на перекрёстке безлюдно, никто не увидит ритуалов с покойницей.
— Скажи-ка, Дуся, а есть ли у тебя прядь Катиных волос, вот такая, — ведьмак показал расстояние между вытянутыми большим и средним пальцем, — и обрезки её ногтей?
Женщина задумалась, а потом покачала головой: нет.
— Значит, придётся могилу вскрывать. Без волос и ногтей Кати я ничего не сделаю, не сработают чары. Решай, как тут быть.
Теперь уже Евдокия задумалась. По лицу ведьмак видел, что в её душе желание узнать правду борется с суеверным страхом и отвращением.
— А ты только волосы и ногти возьмёшь? Больше ничего?
— Ничего. И тело тут же обратно зарою.
— А, гори оно огнём! — решилась Евдокия. — Хуже-то уже не будет. Делай, ведьмак, что надобно. Катюша наверняка не обидится… Только я с тобой вместе пойду!