Посидели ещё молча. Калядин извёл ещё не одну папиросу, когда Иван спросил о сыне, о Даше.
Что о них говорить? Сын давно уже кончил институт, женился, бродит где-то в сибирских болотах, под самым Полярным кругом, в сейсморазведке. Ищет большую нефть. А Дарья… Дарья пишет сыну каждую неделю, внучке пуховые носочки вяжет… Ну и — по хозяйству…
— Помню, перевязку она мне делала тогда, под Гу-амской… — грустно как-то сказал Иван. — Боевая женщина была…
И вновь ударились в воспоминания, и Калядин почувствовал какую-то расслабляющую колкость в ресницах, влагу в глазах. А Иван только говорил, и никакой слабости заметно не было.
Потом Калядин сидел на активе (куда его привёл Иван как бы между делом) и мучительно думал, как вернётся на свой завод и снова встретит этого поганца Гвоздева.
Никакого другого пути нет… Врёшь, Иван!
Решил приехать и немедля выгнать Гвоздева, по сорок седьмой. Надоело!
С другим, правда, сложнее будет… Хозрасчёт, говорят, формальный. А он что? Не знал, что ли? Вопрос другой — как от этой формальности избавляться?
«Газик» лез в гору. За спиной садилось солнце, синяя дымка выползала из ущелий, жара спадала. Калядин отдышался, мысли понемногу входили в привычное русло. На зелёных увалах, над дорогой, все больше встречалось буровых, качалок, нефтесборочных резервуаров, но Калядин заметил вдруг, что качалки сплошь не работают. Вот уже у восьмой, десятой, одиннадцатой вышки коромысла висели неподвижно, мертво, нагоняя тоску.
«В чём дело? Профилактика? Но почему так: все кряду? — по старой привычке забеспокоился Калядин, но постарался тут же усмирить в себе хозяйский зуд: — А, мало ли что. Влопаешься в какую-нибудь несуразицу!
Может, у операторов собрание, может, они на поруки берут какого-нибудь завзятого прогульщика!»
Новомир жал на газ. Не выпуская руля, достал одной рукой пачку сигарет, выудил зубами одну и увидел косящими глазами протянутую руку хозяина — толстая, короткопалая кисть, протянутая к нему, вздрагивала от толчков, как неживая. Новомир предложил раскрытую пачку, но Калядин не брал сигареты. У хозяина плотно сжимались чисто выбритые губы, отливала кровь от лица— жара, что ли?
— Ну и вид у вас…
— Что за чёрт? Ну-ка останови машину!
В глазах Калядина теперь была холодная ярость. Распахнул дверцу и, по-молодому соскочив через подножку, пошёл от машины, через кювет, по целине. И тут Новомир увидел, куда направлялся начальник.
Главная компрессорная, о которой Калядин ни разу ещё не упустил случая поговорить, когда проезжали мимо, вдруг оказалась без крыши и оконных переплётов, и к ней уже основательно приступил бульдозер, снёс угол и часть фасадной стены.
Споро, широко вышагивал Калядин по едва приметной тропинке, и рядом по гривастой, пожелтевшей травке бежала сутулая, рыхлая тень. Пока он подходил, бульдозер с азартным рёвом проломил ещё один слабый простенок, исчез внутри здания, в клубах красной кирпичной пыли и стал пятиться.
«Что произошло? Кто распорядился?» — удивлённо оглядывался Калядин.
Вокруг никого не было, только ревел бульдозер на хорошем газу, а на бульдозере орудовал какой-то смуглый парняга в потной майке и кепке козырьком назад.
Где же люди-то, в конце концов?
Из осенних кустов, с той стороны площадки, показался молодой человек. В очках, белой сорочке с подсученными рукавами и чёрных, будто минуту назад выутюженных брюках — стрелки были острые, хоть карандаш очиняй. Этакий аккуратный студентик с выпускного бала. Шёл и помахивал беспечно веткой боярышника — ягод на ней было густо, и все красные, тугие.
Очкарик, как видно, заметил на дороге машину и двигался прямо на Калядина. Остановился в трёх шагах с близорукой улыбкой, махнул веточкой.
— В посёлок? Попутно — возьмёте?
Калядин неприязненно глянул мимо, на разрушаемое здание.
— А вы — кто? Что-то я вас в первый раз вижу здесь…
По лицу пробежало недоумение, улыбка погасла, и остались только очки в толстой оправе да протянутая официальная рука:
— Можно представиться. Инженер конторы бурения Голодняк. Работаю второй месяц.
Пальцы были тонкие, но цепкие и довольно твёрдые, как у мастерового-металлиста. «Наверное, гантелями балует, как все бездельники!» — оценил Калядин.
— Компрессорную… что же? Списываем? Как малоценный инвентарь в конце года?
Как странно получается иной раз — Калядин не назвал себя, и вот уже мелькнула за стёклами очков какая-то замкнутость, то ли отчуждённость.
— Да. Списали. Не нужна стала, — сухо и коротко отвечал инженер, глядя поверх Калядина.
— Та-ак…
Калядин крякнул, потёр толстыми пальцами переносицу и, кивнув в сторону дороги, двинулся к машине. Инженер пошёл следом.
Солнце спряталось за лесом, и сразу стало свежо, сыровато, как и полагалось в горах в эту пору глубокой осени. Калядин завернулся в пальто и целый километр молчал, свесив голову. Говорить поначалу ни о чём уже не хотелось. Потом не выдержал, сел вполуоборот к заднему сиденью:
— Что получилось-то? Мы же её строили надолго, по специальным проектам. Не обеспечила, что ли?
Инженер с готовностью подался вперёд, Калядин услышал его дыхание:
— Вы знакомы с принципом вторичных методов?
— Кое-что понимаем… — сказал Калядин без особого нажима, как бы между прочим.
— Ну, тогда вам будет ясно. Воздух, который закачивался и давил на пласт — я имею в виду продуктивный пласт! — где-то опередил самое нефть. Так бывает на очень старых месторождениях. Технологический режим исчерпал себя: теперь сколько ни качай, тот же воздух прёт обратно по скважинам, а толку — чуть. — Инженер усмехнулся. — Искусственная мера не может быть вечной.
Всё верно. Но какого чёрта улыбаться? Погиб целый участок, а может, и весь промысел, и — смех! Беззаботный, глупый, точно у этого недоросля Новомира! А кто смеётся? Инженер, специалист, которому бы плакать следовало по всем статьям! Куда уж дальше?!
— Просчёт, значит, вышел в проекте? А кто считал, не ваши предшественники? Инженерия все предлагала!
— Трудно сказать, — промычал инженер бесстрастно, словно перед ним был лист ватмана, а не живая жизнь. — Проект разрабатывали, по-видимому, «на ура», не стоило, конечно, размахиваться столь капитально. Время, однако, послевоенное требовало особой скорости, тогда у нас не было ни Второго Баку, ни западносибирских резервов. Но разбираться теперь в этом нет смысла: промысел очень старый, истощённый, здесь ещё иностранные концессии портачили во время оно. Не было и надлежащей изоляции по горизонтам… Хищничество до хорошего довести и не могло. Естественный финал, так сказать.
Всё было ясно Калядину, но — почему никакой озабоченности? Откуда бесстрастность? Прямо в оторопь бросает от этого академического спокойствия.
Парень, видимо, только с институтской скамьи. Ему, конечно, наплевать на промысел, открытый задолго до его рождения. Он напишет какой-нибудь акт, а сам куда-нибудь в Тюменскую область махнёт или в Туркмению, где платят больше. Знаем этих молодых, освоивших закон стоимости и все к нему прилагаемое! Но — здесь! Как же здесь-то будет? Ведь хозяйство всего района, по существу, держится на нефти. Все эти лесокомбинаты, ремзаводы, кирпичные цехи, к которым и сам Калядин имеет прямое отношение, все они — только довески, мелочь рядом с промыслами! А ну как и на других структурах?