Семен изредка наведывался из города, говорил туманно, смотрел рассеянно. Вроде бы помогал в какой‐то хлебной лавке, ждал повышения. Но в следующий раз то оказывалась вовсе не булочная, а часовая мастерская, где механику не в пример сподручнее строить карьеру. Лисье манто, по счастливому поводу его приезда выуженное из недр сундука, похвалил, а за колечко снова обиделся. Зря не оставила его дома. Хотя она ж не знала, когда женишок объявится.
Летом Глафира ждала объявления помолвки, но Семен куда‐то запропастился, не казал носа в родное селение. Она втайне надеялась, что устроился на речное судно, как промелькнуло однажды в его бесконечных разговорах. А что? Хорошая работа, денежная. И всю зиму можно дома есть калачи, пока ледоход не начнется.
Собственно говоря, у нее недоставало времени подолгу размышлять о своем будущем: хлопоты в связи с предстоящей свадьбой в доме Шаховских отнимали невеликий досуг. Да еще и в лазарете поселился тщедушный китаец, почти при смерти, и Веньямин Алексеич велел захаживать к нему, блинами потчевать. Жалко несчастного. Языка толком не знает, только смотрит черными бездонными прорезями, в которых несбывшейся мечты больше, чем жизни.
В сентябре, когда кипела страда, Семен наконец‐то пожаловал с гостинцами. Привез медовый пряник и сладкой наливки. А сватов так и не заслал, долгожданного колечка не подарил. Целыми днями не слезал с брички деловитого Митрия Елизаровича – старостиного сына. У того дел невпроворот: одно отвезти, другое забрать, и приятель детских игр Семка совсем не лишний. Через месяц снова засобирался в город, мол, дела. Глафира грустно пекла пироги в дорогу и печалилась непрошеным мыслям.
– Глаша, одолжи мне денег на дорогу, – попросил Семен, укладывая нажористую сдобу в котомку.
– Сколько?
– Червонца хватит, но лучше бы пару.
– Двадцать рублей, – ахнула она, – зачем тебе?
– Буду свое дело открывать, недостает. Зато ж потом навар некуда девать станет. Эх, заживем! Это ж для нас обоих.
– Да я бы и так дала, – застеснялась Глафира. Получалось, будто она жадничает.
Сбегав домой, принесла две аккуратно сложенные ассигнации и протянула в доверчивой ладошке. Колечко, подаренное Елизаветой Николаевной, предусмотрительно покинуло тонкий пальчик и до поры до времени отдыхало в бархатной коробочке на дне сундука. Семен схватил деньги и небрежно запихнул в карман.
– Осторожно, не потеряй. – Потянулась взглядом за купюрами и тут же, без паузы выстрелила ультиматумом: – Если ты когда‐нибудь засватать меня собираешься, то говори прямо с матушкой, а разговоры промеж нас не считаются, это для души.
– Что значит «не считаются»? – опешил Семен. – Жить‐то нам, а не родителям. Если я тебе не люб, если есть другой на примете, то ты прямо скажи, я пойду разберусь с ним.
– Никого нет, не мели чепухи, – покраснела Глаша, – люди косо смотрят. То ли невеста, то ли нет.
Но Семен ее не слушал, он распалился старой заправкой для новой порции ревности и завел шарманку:
– Или все‐таки княжич покоя не дает? Все‐таки метишь в княжеские полюбовницы? Или уже случилось все самое сладкое? А?
Глафира, разозлившись, убежала вся в горячих непрошеных слезах и только дома, успокоившись, поняла, что ответа на свой вопрос так и не получила.
До холодного Петропавловска под приметным гербом со смешным коротконогим верблюдом Чжоу Фана довез директор завода Мануил Захарыч на своей модной таратайке. В дороге побеседовать не получилось, но лопоухий китаец проникся бесконечным уважением к управляющему. За его точными уверенными движениями, короткими четкими указаниями, за тем, с каким вниманием следили за ним глаза кучера Степана, угадывался человек недюжинного ума, по заслугам гордящийся высоким положением.
Проводили его как родного, полтину на хлеб пожаловал добрый князь Веньямин, да еще полтину сунул, смущаясь, доктор Селезнев. На хлеб. А что в узелке полным-полно еды – не на день, а на три или даже на неделю, – о том и позабыли.
– Степан, я побежал в торговый приказ, а ты отвези‐ка нашего дружка на станцию да купи билет на поезд. Веньямин Алексеич распорядились. А то он заплутает в наших трех улицах. – Мануил Захарыч дежурно засмеялся, и Степан услужливо подхватил дробным подхалимским смешком. – А потом завези в китайскую слободу, где караванщики бытуют. Пусть там пообвыкнется, может, выведает что про свои дела.