Сырой осенней порой последний караван возвращался из негостеприимного Прииртышья в теплые земли. Запастись на долгую зиму справным кушем, который ждут не дождутся на китайской стороне, – и прощайте, седые берега! Егор почему‐то задерживал путников, не мог наскрести обещанного. Сабыргазы нервничал: скоро над степью замельтешат злые поземки – подружки свирепых волков, дорожные хлопоты подкует кусучий мороз, и путь станет в разы труднее.
– Чего ковыряемся? Уже две недели пасемся без дела, – тряс коротышку Сабыргазы.
– Семен, черт-перечерт, подвел, зараза. Не надо доверять ему важные дела. – Егор поковырял в зубах соломинкой, отыскал что‐то, подцепив, извлек наружу и довольно разглядывал, намереваясь то ли снова съесть, то ли все‐таки выкинуть.
– Я не с ним дела веду, – тонкие усики караван-баши брезгливо дернулись, – а с тобой. Мне здесь зимовать, что ли?
Весьма кстати за высоким забором замусоренного и заросшего сорняком подворья, где переругивались ожидающие, раздалось лошадиное ржание и скрип телеги.
– Вот, щас с него и спросим, не бузуй, – обрадовался Егор.
Семен вошел, улыбчиво поприветствовал подельников, из‐за голенища начищенного сапога вытащил кисет, не торопясь скрутил самокрутку и затянулся.
– Ну что?
– Сегодня не получилось. Паромщик запил. Через день поеду, – беспечно отмахнулся прибывший.
– Послезавтра? А мой караван? – Сабыргазы сощурил глаза, тараканьи усики поползли вверх и задрожали.
– Че запил‐то? – Егор тоже взъярился. – Тащи каков есть! Чай не жениться.
– Так он своими ногами не ходит.
– Так тащи на горбу! – Маленькие злые глазки впились в провинившегося ядовитыми жалами.
– Да он боится сапоги марать. – Сабыргазы гневно хлестнул камчой по плетню.
– Все, сам пойду. А ты больше на глаза мне не кажись, – бросил коротышка Семену и поковылял к конюшне.
Баши не спеша пошел следом: помочь надо, все‐таки немощный. Он прикидывал, как карлик станет волочить на себе дюжего паромщика, – картина не воодушевляла.
Перед конюшней Егор обернулся и цвиркнул длинной слюной в сторону Семена:
– Что стоишь? Пш-шел вон отсюда!
– Правильно, – удовлетворенно хмыкнул Сабыргазы.
– Че поддакиваешь‐то? – обиделся Семен. – А ты, Егорка, чего узбека слушаешь? У него свое на уме. Ты помнишь евонного китайца, что к нам приходил прошлой весной?
– Ну?
– Ты знаешь, что он не подох? Глядишь, сегодня-завтра к властям кинется. А ты ему, – небрежный тычок в сторону караван-баши, – все свои удовольствия раздырил.
– Как? – Сабыргазы застыл на месте соляным столпом. – Мне Казбек рассказывал, что с ним покончено.
– Выходил его докторишка. Так что берегись! – И Семен рассказал историю повторного появления лопоухого китайца в лазарете доктора Селезнева, грозящую приятелям опасным разоблачением.
На Егора его рассказ впечатления не произвел:
– Ну и что он расскажет? Он же по‐русски не говорит. Да и струсит бузовать на чужбине. По ему ж видно, что слабак.
– Нет, – возразил Сабыргазы, – Чжоу Фан не трус и не слабак. Трусливые в поход не ходят, в лавках сидят. Вы про него так думаете, потому что он на вашем языке не говорит.
– Да худоба этот ваш Фан, доброго слова не стоит. – Семен подхватил Егорову песню. – Видел я его не раз: Глашке моей кланяется чуть не до земли.
– Ну и что? Культура у них такая, ничего плохого. Мы тоже кланяемся старшим – так положено. – Караван-баши недоброжелательно смотрел на собеседников, как будто хотел добавить, что им тоже не мешало бы почаще сгинать спину.
– Не понял он ничего, черт-перечерт, не знает. Успокойтесь. – Егор примирительно замахал маленькими ручками. – Придет в себя и двинется в Китай, тогда мы его и почекрыжим. В дороге всяко легче.
Караван-баши недовольно поцокал языком, пониже опустил бессменный лисий малахай, под которым закурчавились непростые думки. Но углубляться в прошлые неудачи было некогда: с Иртыша тянуло леденящими сквозняками, следовало поскорее выйти в дорогу, а по весне, вернувшись в эти земли, искать, как разделаться с бывшим поверенным Сунь Чиана.
Сабыргазы шепнул Егору, чтобы не гнал Семена до весны, а то напортачит. Потом ласково попросил того присматривать за новым лопоухим жителем села. С тем и ушел к себе за теплые горы, а глухой зимней порой редкие подмороженные путники принесли весточку с российской стороны, что Чжоу Фан снова при смерти, на этот раз по вине медведя. Видать, не написано невезучему на роду долгих лет и семейного очага. Что ж, тем менее виновен Сабыргазы. На том и успокоился.