14
них все иначе: Николай любит семейное тепло, оставшееся в ином, светлом и спокойном мире. Для
князя Андрея нет двух миров: его и отца — отец всегда с ним, отцу важна каждая мысль сына, каж-
дый его поступок, и сын, понимая слабости отца, не умеет обходиться без дружбы с ним. Вот какие у
них отношения:
«— А! Воин! Бонапарта завоевать хочешь? — сказал старик и тряхнул напудренною головой...
—
...Нездоровы, брат, бывают только дураки да развратники, а ты меня знаешь: с утра до
вечера занят, воздержан, ну и здоров.
—
Слава богу, — сказал сын, улыбаясь.
—
Бог тут ни при чем. Ну, рассказывай...»
В каждом его слове — весь характер: сильный, деятельный, прямой. «Ну, рассказывай!» И
сын, «видя настоятельность требования отца, сначала неохотно, но потом все более и более оживля-
ясь... начал излагать операционный план предполагаемой кампании».
«— Ну, новенького ты мне ничего не сказал», — заключил отец, и это была правда: князь Ан-
дрей только удивлялся, «как мог этот старый человек, сидя столько лет один безвыездно в деревне, в
таких подробностях и с такою тонкостью знать и обсуживать все военные и политические обстоятель -
ства Европы последних годов».
Непонимание и отчуждение между родителями и детьми возникает ведь не на пустом месте;
оно, к сожалению, бывает закономерно: уставшие за долгую свою жизнь родители перестают интере-
соваться сегодняшним днем, не понимают интересов детей и сами углубляют возникающую пропасть,
расхваливая «свое» время и осуждая непонятное им новое.
Старый князь Болконский — сын своего века, он никогда не забывает своего звания генерал-
аншефа и заставляет губернаторов дожидаться у себя в официантской, но и веяния нового века не про-
ходят мимо него: «Князь, твердо державшийся в жизни различия состояний и редко допускавший к
столу даже важных губернских чиновников, вдруг на архитекторе Михаиле Ивановиче... доказывал,
что все люди равны, и не раз внушал своей дочери, что Михаила Иванович ничем не хуже нас с то-
бой».
Он весь состоит из противоречий, этот старый князь, но главное в нем — он живой; рядом с
ним и князь Василий, и все гости Шерер духовные мертвецы. Немудрено, что князь Андрей вошел к
отцу не с тем выражением, которое «он напускал на себя в гостиных, а с тем оживленным лицом, ко-
торое у него было, когда он разговаривал с Пьером».
Увидев князя Андрея, входящего в гостиную Шерер, я каждый раз стараюсь удержаться от од-
ной назойливой аналогии — и не могу: он напоминает мне Печорина. Это антиисторично — Печорины
придут через четверть века, совсем в другую эпоху. Но, тем не менее, я радостно удивилась, когда
увидела, что о старом князе Болконском Толстой пишет: «Он засмеялся сухо, холодно, неприятно, од-
ним ртом, а не глазами». Помните о Печорине: «глаза его не смеялись, когда он смеялся...» Конечно,
это совсем разные люди: Болконские — оба! — прежде всего деятельны, Печорин прежде всего обре-
чен на бездействие. Но и в Болконских живет страдание от невозможности применить в с е свои силы:
отсюда неприятный смех старого князя, отсюда и многие страдания Андрея.
Мы еще не раз увидим, как они похожи, отец и сын. Отец все понимает, но не в его правилах
обнаруживать свои чувства. Сдержанность отца воспитана и в сыне: в день отъез да, оставшись
один, он был грустен, лицо его «было очень задумчиво и нежно». Но, услышав шаги сестры, он
«принял свое всегдашнее спокойное и непроницаемое выражение».
Странно слышать, как княжна Марья называет его «Андрюша». Ей и самой «было странно
подумать, что этот строгий красивый мужчина был тот самый Андрюша, худой шаловливый мальчик,
товарищ детства».
Но ведь было же детство — и как для княгини Лизы или Элен оно было школой фальши,
для Анатоля — школой безделья, а для Бориса — временем честолюбивых эгоистических мечтаний,
так для Андрея, и Марьи, и для Льва Николаевича Толстого детство — это пора того света, тепла и чи-
стоты, которые человек обязан пронести через жизнь, не показывая чужим людям, но бережно сохра-
няя для родных по духу. Детство князя Андрея ожило в нем, когда он лежал на поле Аустерлица под
высоким небом, и когда он полюбил Наташу, и когда звал ее в избе под Мытищами, простив все горе,
какое она ему принесла...
И теперь, прощаясь с сестрой, он хранит в душе свое детство, не показывая этого. Но его бла-
городство, чистота и нежность — оттуда.
Княжна Марья робко говорит брату:
«У меня к тебе есть большая просьба.