Может быть, главная победа Наполеона состояла в том, что он убедил начальников осаждающей армии довериться ему. Но как бы то ни было, победа при Тулоне сделала двадцатичетырёхлетнего Бонапарта генералом, и сотни юношей стали мечтать о своём Тулоне – том часе, когда они покажут, на что способны.
Судьба вовсе не так уж благоволила к Наполеону: до Тулона он восемь лет прослужил в армии безвестным подпоручиком, потом поручиком, капитаном; едва вознесшись до генерала, он оказался в опале: был казнён покровительствовавший ему брат Робеспьера, и генерал Бонапарт два года слонялся по Парижу без дела и полуголодный, как некогда поручик Бонапарт.
Но в 1795 году, когда произошло восстание реакционных сил против Конвента, о генерале Бонапарте случайно вспомнили. Он был вызван – угрюмый худощавый молодой человек – и с полной бестрепетностью расстрелял из пушек огромную толпу посреди города. Восстание было подавлено. (Эту-то жестокость Наполеона вспоминает в гостиной Шерер бежавший из Франции в Россию виконт Мортемар.)
Теперь генерал Бонапарт уже не был забыт. В 1796 году он возглавил французскую армию, действовавшую в Италии, прошёл со своими войсками по самой опасной дороге через Альпы и за шесть дней разбил итальянскую армию, а после этого разгромил отборные войска австрийцев во главе с лучшими генералами.
В конце 1796 года произошёл бой при Арколе. Французы трижды пытались взять Аркольский мост, но не могли. Тогда главнокомандующий Бонапарт сам бросился на мост со знаменем в руках. За ним ринулись остальные. Мост был взят.
Кстати сказать, то же самое Наполеон сделал на пол года раньше, при взятии моста в Лоди, но почему-то запомнился, вошёл в историю именно Аркольский мост и маленькая сухая фигурка со знаменем в руках.
В 1797 году вернувшись из Италии в Париж, генерал Бонапарт был встречен несметными толпами: он уже был героем для всей Франции, его боялась вся Европа, и единственный полководец, которого опасался он, великий Суворов, сказал о нём: «Далеко шагает. Пора унять молодца».
Суворову оставалось жить всего три года, и он ещё успел в отсутствие Наполеона отнять у Франции всё, что было завоёвано Наполеоном в Италии, но встретиться на поле боя им уже не было суждено. Наполеон же тем временем добился главной из своих побед: над собственной армией. Его обожали солдаты.
После итальянского похода он отправился в Египет и Сирию, чтобы бороться с главными врагами Франции – англичанами – на территории их колоний. Здесь, в труднейшей войне, он был невероятно жесток (например, взяв в плен четыре тысячи турецких солдат, Наполеон решился, правда, после трёхдневных колебаний, расстрелять всех: у него не было ни пищи для пленников, ни конвоя для них). Но французские солдаты и офицеры только что не молились на него. Когда французскую армию преследовала чума, Наполеон не побоялся навестить своих солдат в чумном госпитале в Яффе, обошёл больных, протягивал им руку. Когда раненых и больных стало очень много, он велел всем идти пешком, а лошадей отдать больным. Для него оставили лошадь, но Наполеон, взмахнув хлыстом, закричал: «Всем идти пешком! Я первый пойду! Что, вы не знаете приказа? Вон!»
Пока Наполеон воевал в Египте и Сирии, дела во Франции шли неважно. Директория, правившая страной, не умела удержать победы Наполеона. Суворов прогнал французов из Италии, народ голодал, буржуазия мечтала о твёрдой власти, – генерал Бонапарт вернулся из Египта в самое подходящее время, чтобы взять власть в свои руки.
Франция встретила его восторженно. И всё-таки было не так-то просто задушить завоевания французской революции, уничтожить созданные ею законодательные собрания и стать диктатором. Входя в зал Совета пятисот, который он собирался распустить, Наполеон сказал сопровождавшему его генералу: «Помнишь Арколе?» – может быть, ему легче было бежать со знаменем на мост, чем идти на штурм Совета пятисот.
Наполеон победил и здесь. 18–19 брюмера (9–10 ноября) 1799 года он стал властителем Франции. Пять лет он называл себя первым консулом, а в 1804 году стал императором; для коронации в Париж был вызван римский папа Пий VII, давно запуганный Наполеоном, – это было нужно императору, чтобы весь католический мир признал его, но, выхватив корону из рук первосвященника, он надел её на себя сам: таков был символический акт – ничьи руки не могли дать ему корону, кроме его собственных.