Не единой пустой кровати на этаже нет. Уже на входе в палату я понимаю, что бинта и антисептика у меня в руках мало, тут нужен морфий, запасы которого так скупы, что разрешается применять его только на операциях. Стоны, скрежет зубов, шепот о помощи в бреду горячки, создают на этаже гудение, похожее на жужжание пчел в улике. Окровавленные бинты воняют застоявшейся сукровицей и гнилью на всю палату.
Ненавижу первые несколько дней после обстрела: свежие раны нужно часто обрабатывать, а значит смотреть в глаза измученным болью пациентам, и выдавливать из себя утешительные слова – единственное обезболивающие, что я могу им позволить. Вид ран, запах крови, грязные бинты и потные от жара тела мужчин вызывают у меня отвращение, что иногда проявляется рвотными спазмами, но моя главная работа – изображать из себя сестру милосердия и улыбаться еле живым.
Мужчины неисправимые кобели. Вот он лежит весь в агонии боли, с оторванной кистью руки и открытым переломом ноги в двух местах, жар настолько выжигает его изнутри, что доктор даже не дает гарантий доживет ли больной до утра, но стоит подмигнуть голубым глазом, погладить нежно по руке и скромно улыбнуться, как этот полумертвый инвалид уже улыбается во весь рот и забывая про боль зовет тебя замуж, осыпая комплиментами. Как правило, в таких случаях я говорю: «Сегодня я не скажу да, но, если доживешь до завтра и спросишь ещё раз, мой ответ может измениться». Не морфий конечно, но беспроигрышно помогает, особенно так называемым альфа-самцам, ведь умереть сегодня, после того как молоденькая блондинка так подмигивала, ниже их мужского достоинства.
Слава Богу у Лукаса мелкие ранения осколками, дней через семь сможет вернуться в строй.
– Привет, мечта подбитого солдата, ― улыбается Лукас.
Усаживаюсь рядом на кровать и заглядываю под бинты на груди парня. Нагноений нет – это самое главное. Всё не так уж и плохо, может даже за пять дней на ноги его поставлю!
– Не подбитого, а раненого! ― возмущенно поправляю, в поддержку шутки.
– Что сегодня на обед?
– Лидия сварила суп с копченостями. Гадость редкая, зная, что готовила раньше наша шеф, но теперь-то выбирать не приходится, ― вздыхаю я. ― Тут закупки делает не Лендер, приходится составлять меню из скудных государственных запасов.
– Если готовила шеф, я готов на любую стряпню.
Обрабатывая раны, вижу, как каждое моё прикосновение доставляет Лукасу адскую боль. Я легко справляюсь со своей работой, когда у меня на столе или кушетке лежит случайный солдат. Секрет успеха в том, что мне глубоко безразлично, что он чувствует и что с ним будет дальше, поэтому я не боюсь в отличие от других медсестер обрабатывать тяжелые ранения, но с Лукасом всё иначе. Стараюсь не подавать виду, но отрывая засохшие бинты от живой кожи, у меня в животе всё завязывается на узел, а руки начинают дрожать. Я пропускаю через себя всю боль, что он испытывает. Джудин хотел закрепить Тришу за Лукасом, но я не позволю кому-то другому следить за ним: мне нужно точно знать, что раны обрабатывают правильно. Хорошо, что с каждым днем он идет на поправку.
Заклеиваю свежим пластырем раны и помогаю другу сесть, нужно перевязать бинтом торс.
– Отряд выходит на задание завтра? ― останавливает мои руки, заставляя отвечать, глядя ему в глаза.
– До рассвета. Хотят застать мятежников в полусонном состоянии, ― вскользь бурчу, быстро возвращаясь к бинтам.
– Ребята из отряда рассказали, что ты записалась в число добровольцев на это задание. Это правда? ― украдкой оглядываясь спрашивает друг.
– Да.
Мой быстрый ответ вводит Лукаса в ступор. Не ожидал, что я так прямо отвечу. Ну что мне скрывать? Эта моя выходка вызвала такой фурор, что даже сточные крысы перешептывались и разносили молву на этот счет.
– Когда ты пошла на курс стрелков, после наступления, все были удивлены: что тобой движет? Все, кроме меня. Ты знаешь, а ведь до сих пор о твоих способностях в стрельбе ходит молва по всем отрядам и подразделениями. Не каждый солдат попадет четко в цель десять из десяти, стреляя одной рукой, а мелкая медсестричка, и миллиметром не промахнулась, ни единого раза. Даже стреляя из-за спины в пробеге с препятствиями дистанции в двести метров. Ты тогда, то ещё шоу устроила в учебном центре, ― смеется, покачивая головой, и я от воспоминаний не сдерживаю легкую улыбку, ― но Лаванда… Зачем сейчас? Ты сидишь в тылу и даже представить себе не можешь, что творится там – на передовой. Это настоящий адский котел! Ты помнишь ту ночь на набережной, когда мы прятались в магазине?
Сотни раз видела в кошмарах ту ночь… Иногда в лавандовых снах. Наверное, она теперь неотъемлемая часть меня, часть которую я ненавижу.