Он говорил лихорадочно быстро, совершенно выйдя из обычной роли степенного, рассудительного и немного ироничного ведущего. Чекалин слушал его, явно забавляясь. «Хитрый дядька!» – промелькнуло у меня в голове.
– Погодите выдвигать версии, это еще не все, – заявил Чекалин. – Вот вам еще одна странность – маска. И это уже решительно невозможно понять. У Добрынина в квартире стоял компьютерный пропускник. Это значит, он мог видеть всякого звонящего в дверь на экране. Наконец, в двери есть глазок. Теперь представьте себе: Добрынин видит человека в маске и преспокойно открывает ему дверь. Абсурд? Абсурд! Другой вариант: человек вошел без маски, потом надел ее и выстрелил. Зачем он ее надел? Абсурд? Абсурд!
– Н-да, – процедил Слободской. – Действительно...
– Вернемся к листовке, – продолжал Чекалин. – Она отпечатана на принтере, отпечатков пальцев нет – опять-таки все грамотно. Скотч, которым она приклеена к стене, брошен тут же. Каждое лишнее действие, которое совершает преступник на месте преступления, увеличивает степень риска. Если он счел необходимым задержаться и наклеить листовку, значит, это было для него чрезвычайно важно. А вот что за этим стоит: действия тайной организации, маскировка или провокация – это нам как раз и предстоит выяснить.
– Ваша версия?
– Пока не могу сказать ничего определенного. Я для того и стараюсь показать вам, как все непросто, чтобы вы поняли: торопить нас нельзя.
– И все-таки, каковы, с вашей точки зрения, наиболее вероятные мотивы убийства?
– Да сколько угодно! Это могло быть связано с деньгами, с бизнесом, с конкуренцией, с рекламой – словом, с деловой сферой. Это могла быть ревность – у Добрынина была бурная и непростая личная жизнь. Это мог сделать маньяк-поклонник – бывает и такое. И так далее... Не говоря уж о листовке, которая предлагает свою версию, но – заметьте! – наличие листовки отнюдь не опровергает перечисленных вариантов. Кто угодно мог использовать ее для отвода глаз. Даже среди маньяков иногда попадаются на удивление расчетливые люди.
– Скажите, правильно ли я понимаю, что этот журналист, тренер Добрынина, обнаруживший труп, – вне подозрений?
– Абсолютно. Эксперты определили время убийства – между двумя и тремя часами дня. На это время у него – стопроцентное алиби.
Некоторое время они беседовали о том, какие силы задействованы в расследовании, попутно то и дело съезжая на проблемы правоохранительных органов в целом. Потом Слободской сказал:
– Большое спасибо, Анатолий Иванович. Теперь – самый последний вопрос. Я уже говорил, что до разговора с вами мы не могли добиться от работников правоохранительных органов никакой информации. Свой отказ разговаривать с нами они мотивировали тайной следствия. Почему вы согласились прийти к нам и почему говорили так откровенно?
– Н-ну, видите ли... – протянул зампрокурора. – Тайну следствия, конечно, никто не отменял, но ведь я, по сути дела, не сказал вам ничего такого, чего бы вы не знали или до чего не могли бы додуматься сами. Я просто предложил вам подумать вместе со мной, так сказать, поупражняться... Кроме того, я уже третий день слышу о грядущем журналистском расследовании – так уж лучше я сам сообщу все, что вам можно знать!
– Еще раз большое спасибо за беседу, Анатолий Иванович, – сказал Слободской. – Хотя не могу отделаться от ощущения, что вы обвели меня вокруг пальца.
– Не за что, – невинно ответил Чекалин. «Силен мужик! – подумала я. – Конечно, обвел – и еще как! Заставил поиграть в детектива, поанализировать известные факты и оставил у всех чувство глубокого удовлетворения. Здорово!»
Если чекалинские ребусы позволили мне временно отрешиться от реальности, то следующая передача немедленно и безжалостно окунула меня в нее с головой.
– Сегодня в ряде мест состоялись митинги, связанные со смертью Никиты Добрынина, – сообщила дикторша без обычной улыбки. – К сожалению, кое-где не обошлось без эксцессов.
На экране возникла площадь, до отказа забитая народом. Перед толпой, на импровизированной трибуне, возвышался здоровенный детина в майке с изображением Храма Христа Спасителя, с длинными, развевающимися по ветру волосами. «Нам хотят заморочить голову! – выкрикивал он. – Нам врут в лицо, говоря, что мотивы убийства неизвестны! Не выйдет! Мы не допустим очередного геноцида русского народа!» Тут картинка сменилась, и вместо этой площади возникла другая. На ней была уже не толпа, а небольшая горстка людей. Пожилой человек с сумасшедшими глазами, захлебываясь и размахивая руками, говорил в микрофон: «Все это не ново, все это хорошо знакомо! Чудовищные предрассудки живучи, а у нас всегда любили искать козлов отпущения! Неужели сейчас, в конце двадцатого века, в стране, которая считает себя цивилизованной, возможно повторение дела Бейлиса?! Этого нельзя допустить!»