В 1847 году большая часть Витебской губернии двинулась к Петербургу и уже под Порховым остановлена была вооруженной силой. Сколько раз подобные же слухи шевелили и поднимали большие массы народа во многих других губерниях, как случалось, например, в Псковской, Новгородской, Воронежской, Курской, Киевской, Могилевской, Подольской и проч. Старательно преследуя все подобного рода движения и народные заявления и сурово устраняя ближайшие причины, — преследователи оставляли в почве корни, из которых один вырван великим актом освобождения от крепостного сословья; другие корни остались в почве. Малоземелье в хлебородных южных местах, неурожаи, нередко из года в год в местах лесных и болотистых до сих пор вместе с другими причинами дают этим скрытым корням питательные соки в достаточной мере.
С поразительной очевидностью Сибирь ежегодно убеждается в том, что наибольшее количество ссылаемых за «бродяжество» является из южных губерний степной полосы России. Средняя цифра принадлежит внутренним губерниям средней полосы (в большей мере подмосковным в меньшей — западным). Самая малая, сравнительно ничтожная цифра падает на северные губернии и остзейские. Сильное на юге народное переселение слабеет в центре и уничтожается на севере. Оно, как бы набалованное условиями теплого климата и продолжительностью благоприятных времен года, ослабевает, истощаясь в своих силах при близости полярных холодов, и пропадает в непроходимых, темных и ненаселенных лесах севера, на топких и скудных тундрах и болотах его. Приволье степей увеличивает его размеры и, расширяя пути, дает готовые тропы. Неприветливость северных лесов заслоняет эти пути, теряющиеся в непроходимых чащах, и заметает снежными сугробами те дороги, которые легко укладываются в любом месте в степи. Условия народной жизни изменились. Применение труда и народных сил приняло другое направление, противоположное тому, за которым до сих пор следила история.
Во времена от нас далекие, когда южные степи оберегались воинственными кочевниками восьми наименований, разбивавшими и разрушавшими жизнь русских славян на юге, вся сила движения направлена была в противоположную сторону, на север. В первобытных, непочатых лесах его внедрились два богатыря: Москва и Новгород. Когда первой удалось притянуть к себе все разрозненные, но однородные части и составить сильное целое, второй уже успел осилить новые препоны и дал народному движению новое направление на восток — в Сибирь. На севере от степей продолжала укрепляться и сосредоточиваться русская жизнь, поразительная своей самобытностью и изумительная по необычайным успехам колонизации. Вольные люди искали новых земель и оживляли трудом своим те, которые удалось занять при содействии собственных общин или по призыву богатых собственников, между которыми в ряду колонизаторов очутились даже монастырские общины и, притом оказались самыми способными и опытными, к которым охотнее приставали прежние вольные люди. Частное право перехода от одного владельца к другому, более выгодному, с бесплодных земель на плодородные, стало на севере из обычного права народным, вошло в последующие узаконения, служило народу выходом на несчастные случаи, неблагоприятные для оседлости. Суровый климат и неблагодарная почва, встретившие пришельцев невзгодами повальных болезней и частым голодом от неурожаев, закрепили за народом право переменять место как естественное. К негостеприимной стране и неблагодарным займищам и урочищам народ мог применяться на время, но не был в состоянии прикрепиться навсегда. Побежденные природой и желавшие пользоваться естественным человеческим правом свободы, уходили на призыв хвастливого и тароватаго. Равным образом, снимались и с тех мест, где земля не давала надежных всходов и где прошла война, сопровождавшаяся, по обычаю тех времен, страшными опустошениями и грабежами. Население, оживлявшее леса и боровшееся со всеми препятствиями, встреченными в них, продолжало находиться в постоянном движении и кочевало по тому же способу, как и те аборигены страны, которых вытесняли они с лучших мест. При отсутствии граней в русской земле, это скитание по лесам было бесконечным и вело народ к какому-то оседлому кочевью, «где — по словам одного из историков — всякая оседлость казалась временной, а всякий переход совершался оседлости ради». Таким образом, самое завоевание так же кочевало, как и племена; но завоевание на этот раз увенчалось тем успехом, что вся громадная лесная равнина осталась за восточным славянским племенем. Здесь, в пределах этой равнины, главным образом сосредоточивалось это кочевье оседлого народа и находилось в полном разгаре, являлось бесконечным даже и на то время, когда Московскому царству показалось оно и несвоевременным и вредным. Годуновский указ о прикреплении народа к той земле, на которой кого застал указ, оказался только сильной попыткой остановить народные стремления переменять места под тем или другим предлогом, от той или другой причины, которые на времена первых трех царей из дома Романовых оставались те же. Число пришлых людей на первое время уменьшилось, но пределы расширились приобретением новых стран и очисткой хлебородных и соблазнительных степей от элементов, до сих пор одерживавших стремление русского народа в эту сторону. Не сильное в начале, но такое же устойчивое и здесь, как и на севере, такое же неуступчивое ко всяким препонам, народное передвижение заручилось новыми поводами, выразившимися в крутых и суровых преследованиях за старую веру и новые религиозные толки. При втором из Романовых, царе Алексее, народное движение, вызванное новыми невзгодами, стремилось и по старым тропам на восток, в Сибирь, бросалось и в обратную, на север, к шведским рубежам, кидалось в отчаянии и по новым сиротским дорогам на донские и приволжские степи, искало помощи и защиты и на западе, за рубежом литовским. Как до сих пор Новгород стремился на восток, так теперь Москва устремилась и на юг и на запад, куда ни попало.
В таком народном брожении принял Россию Петр, думавший установить государственный строй по опытам и образцам Европы, но в этих стремлениях сумевший дать народу новые поводы к протесту против нововведений. Тем же бегством в разные и дальние стороны ответил народ на указ Петра о ревизии, на последующее указы его о рекрутстве, преследовали за старую веру, на прикрепление к заводам и тяжелые непривычные работы и проч. Расширение владельческих прав под именем крепостного, сурово выразившееся при Анне и достигшее своего полного апогея при Екатерине II, дало новые питательные соки народному стремлению к перемене места. Народ бежал и от второй ревизии при Елизавете, и от рекрутства, обратившегося в государственный принцип и затрагивавшего чувствительные семейные узы в самых здоровых звеньях и узлах. От нередких и всегда неожиданных хозяйственных кризисов народ также по-прежнему спешил подниматься с насиженного места и шел искать приволья и счастья там, где укажут ему старинные предания или сегодняшний заманчивый слух, пущенный какими-нибудь доброхотом.