Как некогда Сибирь была для народа той обетованной страной, где бабы бьют соболей коромыслами, таки потом, когда народ распознал, что и в Сибири то же солнышко светит, Ханаан его стал в степях, сначала оренбургских, потом новороссийских. В настоящее время он ждет новых указаний, но частями не остановил своих стремлений по знаковым и старым тропам. Сомнения нет в том, что с половины прошлого века высказался перелив населения с севера на юг, и мы, во всяком случае, переживаем то время, когда эта народная работа еще не доведена до конца. Народ еще не кончил своей роли и не изменил своему призванию как колонизатора. Как прежде ни запретные указы царей и сената потом, ни напряженные усилия прежних сыскных и последующий воинских команд не клали препон, так и теперь не сильны ручательства тому, чтобы народ отказался от миссии, которую он выдержал с таким успехом и которую осязательно выразил в стремлениях к обладанию Азией. Временные кровавые уроки народ скоро забывал, но наболевшее место продолжало по-прежнему жить в народном организме и сказываться при первом, даже легком уколе. Способ лечения посредством так называемой паспортной системы — как всеми и давно известно — не имели никакого успеха, а огромная корпорация старообрядцев приняла паспорт за печать антихриста…
Всматриваясь с большей подробностью в различные виды скитальцев, мы видим, что многие из них, по разнообразным вызовам, основали свое право на экономических условиях страны и представляются тем законным явлением, без которого не полна народная жизнь. Для них скитальчество — наружная форма: одни из скитальцев стоят под защитой коренного народного свойства — всеобщего стремления к так называемому благотворению; другие прикрылись ремеслом; для третьих оказался удобным промысел; четвертые бродят под видом торговцев и проч.
Нет тех сил, которые могли бы остановить целые массы народа, движимые принципом религиозности и увлекаемые к местам, почему бы то ни было признанным народом за священные. Нет тех знаний, которые были бы способны разграничить искренние религиозные побуждения с меркантильными, чисто коммерческими предприятиями, только снаружи прикрытыми маской неподдельного религиозного чувства. Нет тех средств, которые могли бы противостоять наплыву масс шарлатанов и обманщиков, которые под видом духовного дела ведут мелочную торговлю, спекулируют на религиозных верованиях таким же нечистым промыслом и, устраивая на той и на другом свое личное благосостояние, в то же время поддерживают в народе суеверия, питают в нем крупные и многочисленные остатки язычества. Для таковых обетные хождения по святым местам русским, ближним и отдаленным, сделались целью существования, превратились в вечное движение, бесконечное скитание, в хроническую болезнь, в промысел. Люди эти понятны народу и любезны ему: нет того места в России, для которого не было бы своего Иерусалима, какого-нибудь города или села, или родника с чудотворной местно-чтимой иконой, с подспудными мощами святого подвижника и целителя телесных и душевных недугов. Обетное хождение к таким местам с молитвой вменяется в обязанность всякому желающему получить облегчение и от грехов и от недугов. Восходя мыслью об обрядном обязательстве хождения по святым местам, народ наш особенно чтит дальние святые места. В мучительно-трудном пути к этим местам он видит один из путей к облегчению душевных скорбей и вероятие достижения блаженства в райской загробной жизни. Вот почему Соловецкий монастырь, удаленный за лесами и болотами и поставленный среди моря «на отоке океана», считает ежегодно богомольцев и рубли, оставленные ими, тысячами и путешествие в Сирийский Иерусалим, через землю неверных и зловерных, считается верхом торжества для души, ищущей земного спокойствия. Лавры Троицко-Сергиевская и Киево-Печерская, непременно достигаемые пешим способом со вкушением всяческих невзгод, для жителя северных лесных губерний (вторая) и для жителей степных южных (первая) приближать радость утешения, всецело доставляемую собственно лишь одним Иерусалимом.
Видя в самом процессе трудного пешего путешествия богоугодный подвиг, задавшись мыслью и твердо стоя на положении, что только та молитва скорее идет к небу, которая у самых нетленных тел препоручена заступникам и угодникам Божиим, народ видит затем во всех странниках подобного рода счастливцев, божьих людей. Препоручая себя молитвам этих людей, народ везде, на всех пунктах (даже и на больших торных дорогах), дает этим странникам бесплатный приют, даровой прокорм и деньги в натуре на дальнюю путь-дорогу и на заздравную и заупокойную просфоры. Главнее всего, с этих странников берут обещание, приправляемое усердной просьбой, не оставлять их святыми подарками на обратном пути и не обходить их избы окольной дорогой, не принеся им тех освященных памяток, какими с избытком запасаются монахи святых мест и какими в обилии снабжают они богомольцев. Не знают того и не хотят знать простые и доверчивые деревенские люди, что почасту мимо них проходят в Соловки такие артели, которые в прошлом году бродили около Москвы, года через два очутятся в Киеве, еще через несколько лет попадут на Афон и в Иерусалим. Не знают они, что вся жизнь артелей этих проходить в постоянном, неугомонном бродяжестве, что бродяжество успело опутать их соблазнами и тенетами легкого промысла так, что многие странники сами не видят во мнимом спасение своем греха против личной совести и против общества. Нет нужды решать такие дела, где замешалось дело совести — самые темные дела, судить которые народ наш, по многовековой привычке, не умеет и не любит. Охотно слушает он потом рассказы о всех необычайных явлениях вроде стона грешных душ, слышимых во аде через отверстие в иерусалимском храме, и верит им всей слепотой своего ума, всей восприимчивостью своего сердца, боясь не доверять им из страха смерти. Верит народ в обоих случаях и тому рассказчику, который сам воспринял все слышанное и виденное на свою слепую веру, и тому, который лживо-привычной и медово-сладкой речью хитро прикрывает личное безверие и, выкладывая с языка рассказы о чудесах, в уме своем раскладывает счеты и грешные соображения о количестве и качестве денежных и других наград за повествования.
Насколько слепо в народе доверие, производимое религиозными возбуждениями, и насколько простосердечна вера, преданная разумение одной внешней обрядности, настолько часты в жизни народа такие заключения, которые происходят от обманов и подлогов, употребляемых людьми хитрыми и злонамеренными. Сколько раз ловила в разных местностях России наша немудрая земская полиция целые шайки бродяг с перламутровыми образами и крестами, с поддельными частицами мощей и отломков от креста Христова, бродяг, переодетых в монашеское платье и выдававших себя за греков из Иерусалима или с Афонской горы. Нахичеванские армяне такие подлоги обратили в особый вид промысла и коммерческого предприятия, основанного на запасе вещами, хорошо идущими в торговле: камешками разного вида, обрывками, четками, евангелиями, кусочками разного рода и даже песком, уверяя, что все это из Иерусалима и что деньги собирают на гроб Господень. И сколько еще ходит по большим и столичным городам таких странников в полумонашеском платье, которые со смирением на лицах повествуют о сверхъестественных явлениях, но сбиваются на географических и других показаниях и потом ловятся в кабаках в пьяном и безобразном виде и без всяких видов.
На всегдашней готовности русского народа к благотворению неимущим, несчастным и страждущим основал раскол самую живую и деятельную сторону своего дела — дело пропаганды, и рассчитано достиг богатых и счастливых результатов. Так называемые «запросчики», в постоянных переходах с места на место полагали свое общественное служение, как долг, радение и священное обязательство общине. Семен Уклеин всю жизнь свою не имел, где главу преклонить, но в итоге увидел то, что молоканство из тамбовских деревень перекинулось на Хопер и с Дона перебралось за Волгу, далеко в Самарскую степь. Кондратий Селиванов, с тем же странническим посохом и в виде бродяги, прошел по черноземной полосе глубоко с юга до Петербурга, посещая хлыстовские «корабли» и сионские «горницы» скопцов. Наконец, из того же принципа бродяжничества возник особый видь раскольничьей секты, известной под именем бегунов или так называемого сопелковского согласия, ревнители которого уже в истинном смысле люди, не имеющие где главу преклонить, по религиозном принципу уходящие в глубь лесов и во мрак подпольев.