Андреев говорит, что «предки большей части русских дворян являются в Москве преимущественно в правление Калиты, как выходцы из татар и переселенцы из западной Европы».
Раскол стал указывать на этот регресс и естественно предпочел нововведениям старинные порядки. Он стал защищать свободу личности и объявил крепостное право антихристианским учреждением; Уложение Алексея Михайловича тоже «признал и доныне признает противным вере Христовой». Таким образом, раскол, объявивши себя защитником старых порядков, стоял собственно не за старые, а за лучшие порядки.
Во время стрелецкого бунта раскольники окончательно выказали свое противогосударственное направление. И с тех пор раскол образовал противогосударственную общину, в которой скоплялись все недовольные в каком-либо отношении правительством. Особенно сильно способствовали распространению и дальнейшему развитию раскола реформы Петра I. Они были встречены полным негодованием в большинстве народа.
Одним из первых деяний Петра I было усмирение стрелецкого бунта. По всей России разнеслись вести о стрелецком бунте, о казни стрельцов со всеми ее ужасами, поражавшими народ. Народ с ужасом смотрел на Петра. Слово «антихрист», подсказанное раскольниками, было подхвачено всем народом. Посыпались на голову русского народа «европейские реформы»: подати, рекрутчина и т. п.; пахатные крестьяне сравнены с холопами. Сотни тысяч народу гибли на общественных работах, т. е. при постройке Петербурга, крепостей, каналов, нужных опять-таки Петербургу и т. д. Петр в своих реформах имел в виду могущество русского государства, а не счастье народа.
Главными организаторами сопротивления всем реформам Петра явились староверы. Раскол объявил подушную перепись, ревизию душ «антихристианскою», и учил народ не записываться в переписные книги. Раскол восставал и против самого устройства и состояния государственного управления, начиная с сената и до областного начальства, везде в управлении указывал стороны, противные благу народа, и неустройствами, какие примечал в областях, пользовался для своего подкрепления и распространения.
Свою ненависть к государствованию Петра они перенесли и на государствование его потомков. «Зрим, говорят они, како дух его богоборный во всех властодерждах действует и действовать будет до скончания века». Упорно держались и до сих пор держатся староверы этого убеждения, и только часть из них, под влиянием реформ нынешнего царствования, начала смягчать свой взгляд на государство.
Раскольничьи самосожжения были в свое время такими же геройскими подвигами, какими бы теперь считали решимость защитников отечества лучше погибнуть в крепости, взорвав ее на воздух, чем сдаться неприятелю. «Не дадим антихристу утешения», — говорили раскольники, убеждая друг друга лучше сжечься, нежели попадать в руки ненавистного для них правительства. Впрочем, нельзя не признать, что они рассуждали очень логично, что лучше разом покончить все счеты с жизнью, чем лишиться ее после бесчеловечных истязаний, а, пожалуй, чего доброго не вынесешь пытки, отречешься по неволе от своих убеждений.
Иные страдали за веру, другие укрывались кто куда мог, иные при появлении наезда гонителей «с оружием и пушками», «боящеся их мучительства, сами сожигахуся». Иногда, видя слабость команды, они пробовали отбиваться, и им это на время удавалось; так, например, однажды они заставили команду отступить, убив ее начальника Портновского, но при этом они стреляли в солдат только пыжами «для страха»; озлобление же против начальства выразилось тем, что они труп Портновского рассекли на части.
Самоубийство — крайнее средство, и к нему староверы прибегали очень редко; у них был другой способ избегнуть рук «антихриста» и его «слуг» — бегство. И бегство развивается в обширных размерах. Из сенатского указа 17 сентября 1742 года видно, что с 1719 по 1736 год бежало около 442000 человека. Заявляя эти цифры, сенат прибавил: «уповательно и больше того оной убыли имеется». Если принять во внимание, что в тогдашней России считалось около 20000000 жителей, то процент бежавших будет громаден.
И вот на отдаленных окраинах государства, но в местностях пустынных и диких, непроницаемых для правительства, возникают общины, посады и слободы, сплошь населенные раскольниками, бежавшими сюда от богоборной империи. Сюда собрались целые сотни тысяч врагов государства, которые поставили своей целью воздвигнуть оплот против влияния государства, которые отреклись от государства и всех дел его, которые зажили своей особенной жизнью, развили свои общественные порядки, строго отвечающие требованиям национального чувства. Здесь созрела та цивилизация, которая характеризуется отрицанием государственных порядков нового времени и противодействием государственному духу.
Раскол никогда не представлял из себя чего-нибудь цельного, но вместе с развитием и распространением, он более и более раздроблялся на части, — секты, согласия, как называют их сами раскольники. Это дробление было вполне законным и неизбежным, оно возникло и развивалось после того, как раскол совершенно выпал из рук духовных, перешел в народ и начал делаться образовательным элементом для простолюдина. Причина, почему самое внешнее распадение раскола, раздробление его на множество толков не препятствовало, а еще способствовало распространению раскола, заключается, главным образом, во внутренней, органической связи, общности всего раскола.
По мнению Костомарова, раскол стоял хоть за какую-нибудь, хотя очень слабую и бледную, образованность; сфера церковная была для них умственной гимнастикой; они получили в ней подготовку к тому, чтобы иметь возможность удачно обратиться и к другим сферам; таким образом, раскол расшевелил спавший мозг русского человека. Раскольникам пришлось учиться, потому что им приходилось спорить и защищать старину словом. Они всегда были защитниками свободы вероисповедания: «пускай всякая вера», говорится, например, в раскольничьем сочинении «Зеркало для духовного внутреннего человека», — сама собой окажет плод евангельской добродетели; нет надобности приводить мучением в веру по подобию языческому.
Общинность была всегда краеугольным камнем самобытных зданий русской общественности. Естественно поэтому, что так называемые староверы, как представители и защитники самобытного мышления и чувствования русского народа, являются вместе с тем и представителями усиленной общинности.
Особенно ярко выступает особенность русской жизни при столкновении ее с западноевропейскими порядками. Мы имеем описание одной староверческой общины, поселившейся в Пруссии, сделанное бывшим раскольничьим писателем, называющим ее на своем жаргоне «монастырем», хотя она совершенно житейская община русских семейных крестьян. Вот что, между прочим, говорит он о ней: «Удивлялись туземные пруссаки крепкой сплоченности выходцев, которую они перенесли с собою из России. У них скотопастбища были общие. У них всякая полевая работа производилась живо, толокою, несмотря на все мнимые неудобства русских хлебопахатных орудий. У них все завершалось взаимно-союзными силами и дружбой. Эта живая сплоченность русского обычая любви сильно интересовала пруссаков разъединенных».
Посмотрим, каковы были общинные союзы у раскольников в прежнее время. Еще в конце XVII века в Олонецкой губернии на реке Выге образовалась, так называемая, «Выгореция», т. е. целая группа общин, бывших в тесной связи как между собою, так и с остальными раскольничьими общинами, рассеянными по всей Руси. Один из главных учителей-основателей Выгореции, инок Корнилий, предсказывал, что «место сие (т. е. Выгореция) распространится и прославится во всех концех, и многи спасутся творяще волю Божию и ходящие в путех Его, по умножении, поселятся с матушками и детками, с коровушками и люлечками». Это ясно указывает, что «Выгореция» была союзом чисто житейским, хотя общины, входившие в ее состав, и назывались «скитами». Среди этих скитов особенно прославилась община-монастырь, которая и называлась Богоявленским монастырем, но и она была монастырем больше по названию, чем на деле; эта община была общежительством, и ее порядки по преимуществу выражают тенденции тогдашних расколоучителей.