— Выдра! — торжественно прошептал Яргун, — Так вот почему рыбешки выпрыгивай из воды…
Зверек покрутил головой и, не обнаружив ничего подозрительного, поплыл к береговому припаю. Секунда — и плоское, узкое тело оказалось на льду. Выдра опять огляделась. И стала кататься, словно собачонка. После «обтирочной» процедуры вскочила на ноги, отряхнулась, замерла.
Яргун предупреждающе взял меня за руку, и мы стояли тихо, не шелохнувшись. Когда хвост зверька исчез в воде, Яргун сказал:
— Выдру испугай, она уходи из этих мест. Совсем уходи.
Вечерами, при свете свечи или «консервного» светильника, мы приставали к Яргуну, чтобы он рассказал о себе. Старый нивх не был словоохотлив, но на одну тему говорить любил. Петр Недогадов, зная, на чем сыграть, вкрадчиво просил:
— Яргун, ты бы что-нибудь о жене своей рассказал.
Яргун поначалу молчал и, набравшись терпения, молчали все мы. Потом он неторопливо начинал.
— Я еще был низенький, когда стал ходи с отцом в тайгу. Мало с ним досталось ходи. Тридцать годов было — умер. Рано. Потом я женись, и ходи на охоту стал с женой. Мамка у меня сибко смелая: одна с ножом и луком иди на медведя. Как это? — а, душа с душой живи мы. Часто трудно бывай. Я хотел, чтоб мне больше трудно, а она возражай: «Тебе и мне, говорит, пополам». Но я старайся делать наоборот.
— Настоящий ты мужчина, Яргун, — похвалил Можелев.
Старик лишь слегка улыбнулся, хотя польщен был. Он знал себе цену.
— Всегда говори: женщина слабая — поэтому никогда не убивай медведя. А моя мамка на охоту ходи порознь, требуй: «Сама!» Собака с ней. Собака лай, медведь становись на задние лапы, а мамка со всей силы вонзай в зверя длинный острый нож и пори ему живот сверху вниз. От сильной боли медведь ори, а мамка проскальзывай под переднюю лапу в сторону. Медведь бери свои кишки и вей, как веревки. И собака на него наседай…
Кирилл передернулся:
— Бесчеловечно как… Хоть и зверь дикий, но такие мучения! Бесчеловечно же, Яргун.
— В старые времена такая охота называй у нас храбростью. А еще у мамки слух был сибко-сибко чуткий, у меня такой не бывай. Припал к земле и меня мани: «Там соболь, под той корягой. Сетку давай». Однако жалостливый был мамка. Далеко зверька стреляй, а близко не трогай. Если не. медведь, а мелкий зверь. Как-то заяц выскочи на нас и уставься… И дрожи весь, слезы из глаз ходи. Запищи, словно ребенок. Мамка думай: за беляком лиса или росомаха беги. Ходи заяц обратно — там хищник, ходи вперед — мы с мамкой… Мамка ходи в сторону и пугай его — к-ак побеги беляк!.. Однако, надоедай я вам своим говори. Может, ложись спать?
— Не-не, рано спать, — гудели мы, — Рассказывай!
— Еще мало-мало. Осенью дело.
От нашего стойбиша охота далеко, залив еще не замерзай. А лед ждать сибко долго. И реши мы с мамкой вкруг ходи, по морской косе. Долго ходи-ходи, а потом отдыхай у тороса. И гляди мы — орлов сибко много, и все летай на лед и обратно. Ходи мы к тому месту. А там таймень лежи, ба-альшой… И орлы пируй над ним. С нами две собачки тогда ходи, а кушай им мало. Мамка говори: «Пусть таймень кушай». Но орлы ведь собак заклюй. И тогда мамка оставайся на берегу с ружьем, а я ходи туда, чтобы орлы на меня нападай. На животе ползи, потому что лед слабый, и тайменя толкай к берегу… Орлы догадайся, один, как стрела, упади меня и клевай в позвоночник. Сразу все отнимайся — нога, рука. Сибко-сибко я испугайся и закричи… Мамка моя разозлись и выстрели. Один хищник тут же летай не надо…
— Разве не запрещают убивать орлов? — спросил я.
— Тогда нет. Теперь строго-строго нельзя. После удара я еще лежи, не двигайся. Мамка палку мне давай и подтягивай за нее. Больно-больно мне, сибко орел тюкай в спину. Не мамка — так лежи я на льду и орел меня доклевывай…
Много у Яргуна за всю жизнь набралось таких историй, слушать его можно без конца.
— Яргун, нивхи народ первобытный, скажи, трудно, когда жизнь меняется круто, хоть и в лучшую сторону?
— Когда вместе с охотничьими припасами нам выдавай мыло, нивхи от него отказывайся: «Мыло, однако, не скусное, с него рот сводит хузе, чем с клюквы…» Еще заставляй нас садить картошку: вместо одной штука вырастай сразу десять. Мы, однако, долго не соглашайся. Потом посажай много-много картошки, штук, однако, двадцать. А через десять дней и десять ночей разрывай землю — картошка не прибавляй… Нивхи кричи: «Нас обманывай!» Ночуй мы теперь не в стойбищах торафе (юртах), а в срубленных русских домах, с широкими лавками, в каждом домике много маленьких домиков-комнат. Я сразу привыкай. А вот мамхать (старуха) еще долго живи в сибко плохой юрте. Она говори — так удобно: на одном месте сиди и можно делай все работы — сварить кушай на костре, спать. Потом мамхать приходи ко мне в гости. Сначала редко-редко, потом часточасто. Кости старый, зачем мерзни в юрте?! В избе тепло, ходи-ходи весь рост, прямой, как охотничий лук…